Алмат Малатов
От составителя
Врачам писать не привыкать
В последнее время опять стал актуальным жанр врачебной прозы. Той самой, основы которой заложили Булгаков и Вересаев. По прошествии времени оказалось, что проблемы, которые стояли перед их героями, практически не изменились – изменилось общество, медицина ушла далеко вперед, но людская природа осталась прежней. А именно с человеческой сущностью работают медики. Задумывая этот сборник, я хотел не только продолжить традицию медицинской прозы, но и показать «изнанку» людей, чья работа и жизнь связаны с чужим здоровьем.
И авторы, и тексты в этом сборнике самые разные. Израильтянка Виктория Нани, которая давно работает с психически больными людьми, описывает взаимодействие её мира с миром «других будней». Уролог Диланян пишет классические «записки молодого врача», который нарушает правила, чтобы спасти почти безнадёжного больного. Гинеколог Ника Муратова, работающая в Африке, показывает мир с совсем другими ценностями, другой культурой, подтверждая, что не существует «общечеловеческих ценностей»... Сергей Фаголов практически фиксирует будни «преддверия дурки» – известного питерского токсикологического отделения, где он работал когда-то санитаром. Татьяна Соломатина написала антиутопию – в созданном ею мире победили уринотерапевты и противники родовспоможения...
Врачебное сообщество довольно закрытое. Такова природа профессии, так исторически сложилось. Именно эта закрытость рождает мифы и стереотипы – о цинизме врачей, о том, что медики понимают человека как сложную ненадёжную машину... Если собрать все эти мифы в единый образ, то получится не человек, а «злая утка со скальпелем» из новеллы Полины Гёльц.
Именно поэтому мне не хотелось превращать эту книгу в очередной сборник медицинских баек. Гораздо интереснее показать взгляд медиков на профессию, на пациентов, на самих себя, в конце концов, на мир – чтобы читатель сам решил, насколько оправданы мифы о тех, кто носит белые халаты и ездит на машинах с красным крестом.
«Странно, трамваи не ходят кругами...» – запела из автомобильной магнитолы Земфира. Лариса не глядя, привычным движением нажала кнопку, переключая станцию. «Наколочки, наколочки, хоп – татуировочки, вместо рыжих цацек носят девочки-воровочки», – моментально откликнулось радио. К дому она подъезжала, подпевая во весь голос женской тюремной лирике, как будто хотела на выдохе отхаркнуть неприятный осадок от голоса Земфиры, поднявшийся откуда-то из солнечного сплетения. Не выхаркивалось. Да и не выхаркнется – знала Лариса. Вообще-то, к башкирской рокерше она испытывала большое уважение и считала её действительно талантливой. Но – не выносила её песен, откидывавших память на десять лет назад.
Тогда, в конце 90-х, её студенческий брак не то что трещал по швам – он уже благополучно треснул, и даже аккуратные, как косметический шов, разрывы зажили первичным натяжением.
Обычная история – на первом курсе медицинского сошлись два студента-общажника, к третьему поженились, к пятому поняли, что дальше им не по дороге, но к концу института всё еще продолжали жить вместе – каждый своей жизнью, изредка, в припадке половой ностальгии, – общей. Впереди их ждали выпускные экзамены, ординатура, и проще было какое-то время пожить вместе – исключительно из экономических соображений.
Миша регулярно отсутствовал по ночам, не забывая заранее предупредить жену – чтобы она могла «привести гостей». Лариса делала то же самое. Всё было в рамках приличий, вернее, ничего уже в этих рамках не было – только кусок общей биографии длиной в несколько лет.
Они разлюбили друг друга одновременно, поэтому не таилось теперь между ними ни ненависти, ни застарелых обид – просто они выросли, и оказалось, что им в разные стороны.
Миша, при всей своей кажущейся безалаберности, склонности к промискуитету и выпивке, уверенно шёл к профессии своей мечты – он собирался стать психиатром. Неразбериха в его жизни была, скорее, антуражем студенчества, чем следствием бесхарактерности – во всем, что касалось серьёзных жизненных вопросов, он был целеустремлён, как линкор.
Лариса же линкором не была. Скорее, моторной лодкой. К двадцати трём годам она ещё не решила, какую врачебную специализацию выбрать, но зато имела опыт работы в самых неожиданных сферах – от ведения «чёрной» бухгалтерии полукриминальной фирмочки до стриптиза. Так или иначе, деньги у неё водились всегда. Мишу она считала лицемером: знала, что за всеми его эксцентричными выходками скрывается педантичный, скучный профессионал, надёжный друг, предсказуемый, а значит, идеальный, муж. Идеальный для кого-нибудь другого. Не для Ларисы.
На последнем, шестом, курсе они с Михаилом толком и не виделись: он вечерами пропадал на собраниях студенческого научного общества, по ночам дежурил в дурдоме, на буйном отделении. Пару раз Лариса забегала к нему на работу по мелким надобностям – потеряла ключи, принесла какие-то срочно понадобившиеся бумажки... Сам воздух психиатрической больницы был другим – он пах тягучим, мучительным запахом больничной кухни, парами нейролептиков, пожизненным заключением, запахом выжженного на коже клейма социального изгоя. Для того чтобы попасть в туалет, нужно было пройти через отделение, и муж, открывая бесчисленные тамбурные двери ключом -«трёхгранкой», с усмешкой смотрел на Ларисину напрягшуюся от страха спину... Лариса действительно боялась. Но не того, что на неё вдруг прыгнет какая-нибудь тётка, выщипавшая себе на голове крест. Она боялась судьбы этих людей, как будто она может накрыть саму Ларису, и тогда от нее будут отворачиваться коллеги, друзья, а потом и родственники – муж рассказывал, как постепенно перестают приходить к хронически больным жёны, родители, дети... На пути из туалета кто-то из больных резким движением засовывает в карман Ларисиного халата вырванный из тетради лист. В ординаторской она разворачивает послание и читает Мише вслух:
