Илья Муромец - [8]

Выход в свет «Песен» Рыбникова наделал много шума. Были восторги, но было и шушуканье недоброжелателей. Смущала та быстрота, с которой сложилось рыбниковское собрание. Все знали: Киреевский, первый том песенной коллекции которого вышел чуть раньше, потратил несколько десятилетий на изыскания в густонаселенной Центральной России, но найденное им казалось чудесно сохранившимися остатками древности. И тут вдруг Рыбников, загруженный службой, ограниченный положением ссыльного, занимаясь урывками, по месяцу-два в году, умудряется получить значительный объем материала (одних былин в его собрании более двухсот). И главное где? В Богом забытом захолустье! Мелькнуло даже слово «фальсификация». Между тем сам Киреевский писал, что, хотя песни имеют огромное значение в жизни русского народа, «нельзя не признать мрачной истины, в которой убедило меня многолетнее занятие этим предметом: что вся их красота, все, что составляет существенное достоинство их характера, — уже старина и что вся эта старина уже не возрождается в новых, себе подобных отраслях, как было в продолжении стольких веков». Городская мода наступает, соразмерно с ее влиянием «уродуется и характер песни: вместо прежней красоты и глубины чувства — встречается безобразие нравственной порчи, выраженное в бессмысленном смешении слов, частью перепутанных из старой песни, частью вновь нестройно придуманных». Русские песни казались ему «величественным деревом, еще полным силы и красоты, но уже срубленным: бесчисленные ветви этого дерева еще покрыты свежей зеленью; его цветы и плоды еще благоухают полнотой жизни, но уже нет новых отпрысков, нет новых завязей для новых цветов и плодов». Лишь «в глуши, вдалеке от городов и средоточий промышленной деятельности» должно искать «настоящую, прекрасную русскую песню».^{15}

Сомнения скептиков очень скоро были развеяны изысканиями А. Ф. Гильфердинга.

Биография Александра Федоровича Гильфердинга (1831–1872) развивалась иначе, чем у его ровесника Рыбникова. Здесь не было ни капли оппозиционности, были законопослушность, труд и достойное за него вознаграждение. Обрусевший немец и горячий славянофил, Гильфердинг был сыном успешного чиновника и сам стал чиновником. Получив прекрасное домашнее образование, блестяще закончив историко-филологический факультет Московского университета, он сумел прожить три жизни — благополучного государственного служащего, крупного ученого-слависта и заметного общественного деятеля. Консул в Боснии, директор департамента внутренних сношений Министерства иностранных дел, начальник отделения в канцелярии Государственного совета, Гильфердинг пишет интересные работы по истории южных, западных и балтийских славян, публикует книги и статьи, получает за них престижные премии, приобретает ученые степени. Участник Славянского съезда в Москве в 1867 году, он возглавляет петербургское отделение Славянского благотворительного комитета. А в 1870 году действительный статский советник Гильфердинг избирается председателем Этнографического отделения Русского географического общества. Знакомство с выходившими из печати частями «Песен, собранных П. Н. Рыбниковым» стимулировало желание Александра Федоровича отвлечься от изысканий в области истории зарубежных славян и отправиться в Олонецкую губернию, чтобы приглядеться к быту великороссов и послушать тех удивительных сказителей, которых встретил в Олонии Рыбников. Имена и адреса сказителей Гильфердинг уже знал благодаря тому же Рыбникову, так что отыскать их было теперь значительно проще. Взяв двухмесячный отпуск, летом 1871 года Гильфердинг оказался в Петрозаводске, а далее отправился по всему Заонежью до самого Каргополя. Огромный путь был проделан исследователем на лодке, верхом и пешком. Весомую помощь в деле поисков певцов Гильфердингу оказал тот самый когда-то «неуловимый» для Рыбникова Абрам Евтихиевич Чуков (Бутылка), с которым Александр Федорович познакомился уже в Петрозаводске. Чуков согласился сопровождать Гильфердинга по всему Заонежью, до самого Каргополя и «был весьма полезен», поскольку у него имелись «знакомые во всех углах этого края, и благодаря ему легко устранялось недоверие, с каким крестьяне обыкновенно смотрят на приезжего из Петербурга». Гильфердинг вспоминал: «Я старался останавливаться в таких селениях, где можно было рассчитывать наверно услышать былины; а пока я их там записывал, Абрам Евтихиев, бывало, пойдет по окрестности, иногда далеко, верст за 40 и даже за 50, „доставать сказителей“, как он выражался; удостоверенные им, что они будут вознаграждены, крестьяне шли очень охотно сообщить свои былины; потом слух о вознаграждении приводил и таких, про которых мы не знали. Случалось так, что иным приходилось ждать очереди по два и по три дня».^{16} Простота и ласковость «генерала» привлекали крестьян, люди раскрывались совершенно.

Скептики были уязвлены. Мало того что Гильфердинг встретился со сказителями, которых за десять лет до него слушал Рыбников, и даже (с целью сравнения напечатанного с живым исполнением) прослушал те же былины! Мало того что и люди, и материалы оказались реальностью! Активному и хорошо подготовленному столичному гостю удалось за время отпуска пообщаться с семью десятками исполнителей и собрать былинный материал, значительно превышающий объем, имевшийся у Рыбникова, — более трехсот былин. Работать приходилось до полного физического утомления, но на следующий год Гильфердинг запланировал новую экспедицию на Русский Север, которая должна была завершиться еще более впечатляющими результатами. Летом 1872 года он вновь был в Олонецкой губернии, как и прежде открытый для общения с простым людом. Но этот демократизм, принесший столь замечательные плоды, теперь имел роковые последствия — Александр Федорович заразился брюшным тифом и скончался в Каргополе. Его замечательный сборник «Онежские былины» — вышел в свет уже после смерти собирателя — в 1873 году.