Илья Муромец - [10]

Замечательный очерк о первых выступлениях Рябинина в Москве зимой 1894 года написал Е. Ляцкий. Вот после выступления Ивана Трофимовича в каком-то учебном заведении вокруг него собираются учащиеся разного возраста:

«Иван Трофимыч! любишь ли ты свои старинки? — спрашивает один из них.

— Не любил бы, не пел бы, — кратко отвечает Рябинин.

— И ты веришь, что всё это правда, о чем в былинах поется? — вмешивается другой.

— Знамо дело — правда, а то — кака же потреба и петь их? — в свою очередь спрашивает сказитель и поясняет: — В те-то времена — поди, чаво не было!

— А я так думаю, что все это сказка, и ты сам ее сочинил! — подшучивает третий, юноша лет семнадцати, и с вызывающей улыбкой посматривает на Рябинина.

— Мал еще, ну и глуп, потому так и думаешь! — следует ответ, вызывающий общий хохот над шутником-скептиком. Сам Рябинин добродушно улыбается».^{18}

Иван Рябинин прожил в Москве полтора месяца, поспевая в день в четыре-пять мест. Осаждаемый фотографами и художниками, он к концу своих «гастролей» дошел до состояния чрезвычайного утомления и почти сорвал голос. Ляцкий затронул в своем описании и еще одну любопытную проблему — финансовую: ежедневно Рябинин зарабатывал 60–80 рублей, «потому что каждый „сеанс“ его оплачивался обыкновенно 15–20 рублями, но часто, в особенности, если он пел „на сходке“, гонорар Рябинина значительно превышал эту сумму. Надо сказать, что когда он только приехал в Москву, то был очень доволен и низко кланялся, если его пение вознаграждалось 10–15 рублями, но с течением времени у него разыгрались сребролюбивые аппетиты, и мне не раз приходилось слышать жалобы на то, что вот мол „пел-пел господам, а дать-то дали всего-навсего две красненьких бумажки: разные бывают господа!“. И когда я выражал недоумение по поводу этих жалоб, он возражал недовольным тоном:

— Ну, где тут у вас много заработаешь! Что привезешь, то и проживешь! Сам знаешь, каково в городе жить: за номер отдай, за еду отдай, за квас отдай, иной день в полтора рубля въедет, ей Богу! Вот тут и думай, много ли останется. Так, даром поешь, право… Ехать надо…

— Как даром? только сегодня, чай, заработал рублей пятьдесят? — продолжаю я недоумевать.

— Да, пятьдесят, где тут пятьдесят! вот — на последнем месте, уж какие бары богатые, а пятнадцать рублей только дали…

— А до этого, сам говорил, „на сходке“ двадцать пять рублей дали, а утром в училище двадцать…

— Да что там двадцать пять, да там двадцать! А тут — вон дали пятнадцать, вот — ты и смекай: есть-пить надо, за номер отдай, билет на дорогу купи, а вчера, поди, господа домой не отвезли, так сам и за извозчика заплатил, вот что!.. Где уж тут заработать много! как есть — даром поёшь…»^{19}

Финансовые расчеты впавшего в «звездную болезнь» северного сказителя могут показаться еще более комическими, если знать тогдашнее соотношение цен и расценок за работу у него на родине. Для сравнения: крестьянин, завербовавшийся на Онежские лесопильные заводы для сплава леса, за свой тяжкий восьмимесячный труд получал от 30 до 40 рублей.^{20} Показательно и то, что сказители, с которыми общался Рыбников в Заонежье, стеснялись брать от него вознаграждение за песни. Например, Трофим Рябинин категорически отказался от денег, а когда Рыбников подарил его жене платок, тут же отдарился шитым полотенцем. Пришли иные времена. Осыпанный деньгами Иван Рябинин страшно боялся быть обманутым, его смущали разговоры о том, что на нем «наживаются»: собирая «на сходку» человек сто, взимают с них по пять рублей за билет, а певцу предлагают «жалкие» двадцать пять рубликов. На всякий случай Иван Трофимович решил больше не петь былин собирателям под запись. Может быть, он подумал, что ученые, разучив его тексты, могут составить ему конкуренцию, или прикинул, что имея опубликованный вариант, публика потеряет интерес к его пению.

Еще одной «звездой» 1890-х годов была вопленица (причитавшая на похоронах и свадьбах) Ирина Андреевна Федосова, исполнявшая также и былины. Еще в 1867 году, когда она жила в Петрозаводске, где ее пьяница-муж владел столярной мастерской, народные плачи от Федосовой записал собиратель Елпидифор Васильевич Барсов. Материал, полученный им от тогда еще бойкой и подвижной певицы, был такой, что, казалось, «каменный заплачет». Тексты Федосовой стали настоящим украшением «Причитаний Северного края», изданных Барсовым в трех томах (в 1872–1885 годах). Огромное эмоциональное воздействие оказали они на поэзию Н. А. Некрасова, использовавшего материал Федосовой в своей «крестьянской симфонии» «Кому на Руси жить хорошо». Но та слава не принесла певице финансового благополучия. Овдовев в 1884 году, 57-летняя Федосова перебралась к родственникам мужа в деревню Кузаранда. Началась унизительная жизнь приживалки, няньки. Наконец в 1894 году судьбой Ирины Андреевны заинтересовался учитель Петрозаводской женской гимназии П. T. Виноградов, который разыскал ее и уговорил поехать с выступлениями в Петербург. И началось… Колоссальное впечатление, полученное интеллигентной публикой от выступления Федосовой на помпезной Всероссийской промышленной и художественной выставке в Нижнем Новгороде летом 1896 года, великолепно передано Максимом Горьким в его повести «Жизнь Клима Самгина» через восприятие главного героя: «На эстраду мелкими шагами, покачиваясь, вышла кривобокая старушка, одетая в темный ситец, повязанная пестреньким, заношенным платком, смешная, добренькая ведьма, слепленная из морщин и складок, с тряпичным круглым лицом и улыбчивыми, детскими глазами… Самгин… решив претерпеть нечто в течение десятка минут, вынув часы, наклонил голову. И тотчас быстро вскинул ее, — с эстрады полился необыкновенно певучий голос, зазвучали веские, старинные слова. Голос был бабий, но нельзя было подумать, что стихи читает старуха. Помимо добротной красоты слов было в этом голосе что-то нечеловечески ласковое и мудрое, магическая сила, заставившая Самгина оцепенеть с часами в руке. Ему очень хотелось оглянуться, посмотреть, с какими лицами слушают люди кривобокую старушку? Но он не мог оторвать взгляда своего от игры морщин на измятом, добром лице, от изумительного блеска детских глаз, которые, красноречиво договаривая каждую строку стихов, придавали древним словам живой блеск и обаятельный мягкий звон.