– Ханя? Умерла, слава богу. Лет шесть назад. Я ее терпела из-за Лени. Он ее завел и обожал. Прямо облизывал, разве что в попу не целовал. А в нос и в рот целовал. Или пасть? Как правильно? Не важно… Меня тошнить начинало. У Хани изо рта несло, как из помойки. Леня еще и сюсюкался как полоумный: «Ханечка, иди сюда, девочка. Поцелуйчики…» Не знаю, как я терпела. Знаешь, я с мужем много лет в губы не целовалась – все время представляла себе, как он сначала прикасается губами к носу Хани, а потом к ее шерсти вокруг рта. Меня даже сейчас подташнивает от воспоминаний. Ханя была брехливой, вредной и дурной собачонкой. Бывают умные собаки, а эта же – дура дурой. Леня так убивался, когда она сдохла, а я вздохнула с облегчением. Шерсть ее повсюду. Ханя сдохла, а я еще год квартиру от ее шерсти отмывала и отчищала. Леня хоть новую собаку не стал заводить, и на том спасибо. Я его убедила, что никто не заменит Ханю. И он кивал, соглашаясь. А я гадала: стал бы он убиваться так по мне, если бы я умерла? Наверняка нет. И тут же бы заменил меня новой женщиной.
– Я думала, вы ее очень любите, – искренне удивилась Лиза.
– Я тоже думала, что Леня меня любит. Ну, в смысле, что он не станет меня огорчать. Надеялась на это. Ладно по молодости, я на многое глаза закрывала, но сейчас… Даже не обидно, я просто не знаю, что думать. Поэтому, наверное, мне так плохо. Когда сталкиваешься в зрелом возрасте с тем, чего не понимаешь, – страшно становится. Нет, даже не страх, а недоумение и бессилие, как перед стихийным бедствием. Будто у меня в доме, в моей семье случилось извержение вулкана или наводнение. А я не знаю, как поступить в таком случае. И брак не застрахован, как может быть застрахована квартира. У тебя такого никогда не было? Наверное, нет. Ты еще молода. Знаешь, я честно не знаю, что делать. У тебя было такое? Когда вроде бы нужно собирать теплые вещи, документы, чемодан и бежать со всех ног, а ты стоишь в ступоре. И все вокруг кажется нелогичным и абсурдным. И еще пошлым.
Регина дернула за шнур чайника и воткнула снова. Выключила и включила плиту. Открыла холодильник и застыла в недоумении.
– Тебя чем-нибудь угостить? – спросила соседка.
– Нет, спасибо, – ответила Лиза. – Я никогда не знала, чего ждать завтра – ни в детстве, ни в юности, ни сейчас. Когда мама мне позвонила, после… этого… всего, что случилось, я не собиралась ехать. Хотя понимала, что должна приехать. К вам. А мама ведь обрисовывала ситуацию, будто пересказывает забавную сплетню. Именно это меня убило. Я хотела с вами поговорить. Извиниться за нее. Не знаю, что еще сказать. У мамы – у нее мозг кошки.
– Это как? – Регина очнулась и даже нажала кнопку чайника. Чайник подал признаки жизни. Соседка, наконец, выбросила осколки чашки в мусорное ведро. Открыла буфет и застыла в нерешительности. Она забыла, зачем открывала шкаф. Наконец, достала десертную тарелку и долго ее разглядывала, будто пытаясь вспомнить, как связан чайник с тарелкой.
– Не знаю, как вам объяснить. Мама никогда не думала. Она всю жизнь использовала чуйку. Животную, кошачью. Делала так, как хорошо ей. Она жила инстинктами, этой самой чуйкой, которая, к сожалению, не распространялась дальше примитивных желаний. Мама не чувствовала людей. Не могла предсказать, к чему приведет ее поступок или бездействие. Чуйка позволяла ей заботиться исключительно о себе. Я, собственно, хотела сказать, если что-то будет нужно, позвоните мне, – сказала Лиза, поднимаясь.
– Я не знаю, что мне нужно. – Регина схватила закипевший чайник, обожглась, выронила его и расплакалась, глядя, как кипяток растекается по полу.
– Я уберу, ничего страшного. – Лиза схватила тряпку.
– Не надо. Обожжешься. Знаешь, я рада тебя видеть, – сказала вдруг Регина. – Даже не знаю почему. Просто рада. Ты заходи, если окажешься здесь.
– Конечно, спасибо. И еще раз простите.
Лиза вышла из квартиры соседки, борясь с желанием нажать кнопку лифта и уехать отсюда подальше. Но она заставила себя спуститься по лестнице на этаж ниже и встала перед дверью квартиры, которая считалась ее родным домом. Потом поднялась на пролет выше, открыла окно и закурила. Докурила почти до фильтра и достала еще одну сигарету из пачки. И тут закончился газ в зажигалке. Лиза щелкала, трясла, но безуспешно. И только после этого она снова спустилась к квартире и застыла на пороге. Загадала – если дверь окажется заперта, уйдет, если открыта – войдет.
Так было еще в детстве – мать редко запирала входную дверь и могла вообще не услышать, что кто-то зашел в квартиру. Лиза же всегда запирала все двери на все замки, включая железную цепочку. Когда соседи по лестничной клетке огородили две квартиры дополнительной дверью, Лиза им завидовала и просила мать установить такую же. Но мать говорила, что у Лизы паранойя – что у них красть? Кому они нужны? Воры скорее заберутся в огороженные подобием клетки квартиры, чем в те, что кажутся доступными. Лиза не могла объяснить матери, что просто боится – звуков, шорохов, случайного сквозняка, от которого распахнется дверь. Лиза не чувствовала себя защищенной в собственной квартире. Ее дом не был крепостью, скорее постоялым двором.
