Их было трое - [24]

И сейчас, собирая лекарственные цветы, дочь лесника тихо напевала:

Зимовник — красный цветок

С пурпурными лепестками.

На них не роса, а сердечный яд.

Но он мне не страшен — сердце мое

Отравлено ядом разлуки.

О какой разлуке пела Хадзигуа? Может быть, она вспоминала свадьбу своего возлюбленного, джигита Сафара, после которой уже не видела его никогда: он уехал в Петербург, потом за границу. Молодая жена Сафара вернулась из свадебного путешествия, а сам он больше не показывался в родных краях.

Дни свадьбы Сафара врезались в память на всю жизнь. Затерявшись в толпе, Хадзи единственным глазом наблюдала за происходящим.

…В дом жениха невесту привезли на четверке резвых кабардинских рысаков, позвякивающих чеканным серебром на сбруе.

Вокруг коляски — верховые в черкесках, в бурках. Они стреляют, кричат, свистят, гикают, джигитуют. Каждый джигит на своем коне. Впереди — знатные из богатых семей, в цветистых куратах[19] из синего шелка, с высокими воротниками, застегнутыми на маленькие шарики, искусно сделанные из черных ниток.

Но ворота закрыты. Шумная кавалькада останавливается. Гармоника умолкает, джигиты перестают гикать и свистеть. Из ворот выходят почтенные старцы. Один из них спрашивает:

— Кто вы такие, и каким ветром вас занесло в этот тихий хадзар?[20]

— Мы предвестники счастья, — отвечает глава всадников. Ворота тотчас открываются. Гости идут во двор, а невеста в сопровождении девушек — в дом. Впереди — шафер:

— Фарн фацауы, фарн! (Счастье идет, счастье!) — громко возвещают прибывшие — это о невесте.

«Несчастье мое, несчастье!..» — шепчет бедная, всеми забытая дочь лесника и крепко прижимает платок, прикрывающий обезображенную часть лица. К горлу подступают рыдания. Она поворачивается и убегает в сторону леса.

Возле большого кирпичного дома, где живет старый Саладдин, стоит дородная няня и держит за руку трехлетнего мальчика, Знаура.

— Куда бежит тетя? — спрашивает ребенок.

— В лес, в гости к лешему, она колдунья, — следует ответ, и мальчик испуганно прячется за юбку няни, не ведая, что «колдунья» его родная мать.

Одиннадцать весен прошло с той памятной весны. Отгремел девятнадцатый год. В горах Осетии установилась власть Советов. Кубатиевы сгинули где-то в белой армии. Только Сафар был за границей не то в Сирии не то в Иране — по-разному говорили, да старик Саладдин остался в родном селе. Знаур по-прежнему жил у Саладдина. Шел ему четырнадцатый год.

Все богатство дяди Саладдина теперь заключалось в кирпичном доме, в небольшом стаде овец, запрятанном в горах, да, может быть, в золотой кубышке, о которой ходили таинственные слухи задолго до начала гражданской войны.

Знаур вместе со своим школьным товарищем, русским мальчиком-сиротой Костей Коняхиным целыми неделями пропадал на пастбище, недалеко от сторожки лесника. Друзья пасли сельский табун жеребят, которые возрастом еще не подошли для сдачи в Красную Армию. Были здесь и овцы, принадлежащие Саладдину, — при них-то и находился Знаур.

Часто вечерами подсаживалась к пастушьему костру лекарка Хадзи и просиживала с ребятами долгие часы, рассказывая самые интересные истории о нартах — мифических предках осетин. Юные пастухи привязались к Хадзи и удивлялись, как могли до сих пор бояться ее.

Хадзигуа тайно бросала на Знаура трепетные взгляды, полные материнской любви. Открыться ему она могла лишь в тот день, когда Знаур станет самостоятельным человеком и кончится над ним власть старого Саладдина.

В доме старика жила Цеж, жена пропавшего за границей Сафара Кубатиева. Прежде в глазах Хадзигуа она была злой соперницей, самой счастливой женщиной на свете. Теперь Цеж лежала в пустой комнате в женской половине дома беспомощная, больная. Дряхлая старушка, родственница Саладдина, кое-как присматривала за ней. Без всякого зла на сердце заходила Хадзи в комнату больной.

— Потерпи, дорогая Цеж, — говорила лекарка. — Нужно найти кошачью лапу или крестовник. Буря стихла, пойду на поиски…

Опытная лекарка знала, где нужно искать целебные цветы и корни.

Зашла в редколесье и остановилась возле стройного клена. Покачиваются шатровые кроны ореховых деревьев. У их подножья цветут, распространяя тонкий аромат, низкие лохи. Хадзи наклонилась. Между лохами притаились паутинистые стебли с черными зубчатыми листочками. «Вот он, — прошептала радостно Хадзи, — горный крестовник. Он остановит кровь в груди несчастной Цеж».

С полной корзиной целебных трав подходит она к роднику. На бережке маленького прозрачного водоема растет одинокая ива с тонкими свисающими ветвями, покрытыми серо-зеленой листвой.

Хадзигуа опустилась рядом с ивой, запечалилась. Видимо, вспомнила весну своей жизни — весну без солнышка.

Знаур находит друзей

Прошла неделя, как душа почтенного Саладдина волею всевышнего переселилась в лучший мир. Тризна и погребение были устроены по шариату[21], хотя старик числился христианином. После второго приступа паралича он сам распорядился о похоронах.

Еще теплое тело Саладдина укутали в белый саван, отнесли на кладбище и уложили в глубокую земляную нишу — головой к святой Мекке.

Аллах и пророк его Магомет не поощряли пьянства, осетинские мусульмане все-таки делали маленькое исключение из корана — пили араку на поминках, а потом усердно замаливали этот грех и одаряли сельского муллу, чтобы не гневался за невинную слабость правоверных.