Игорь Всеславьевич и Злокачественная опухоль - [4]

Уж я купался в роскоши, я знал-то себе цену!

Эх, одевался я с иголочки в одежи модные!

Ой, и курилася же травка коноплянская…

Ах, нюхались снежно-кайфовые всё порошки…

А как я покупал отборных-от девиц веселых!

И делал с ними всё, чего захочется…

Качает головой Велесий Тихомирович,

Его не радуют такие ратны подвиги.

Спроговорит он недовольно, пословечно:

— А умный хвастает рабочими руками,

Дурак горазд же хвастать грабежом-разбоями.

Да и не вешай-ка мне за уши лапшонку,

Не пудри-скыть мозги дешевой пудрою.

А если б правду молвил — капиталец бы остался,

А если так — имел бы власти, важности чуток.

Знать, не научен ловко-дельно ты своей пруфессии!

А кто умен обхаживать законов закоулочки,

Тот опосля парит высо-о-ко — не достанешь…

А ты у бабушек несчастных отымал ведь гроши,

Во магазинах со прилавочков ты подбирал копейки,

Ходил ты злой-презлой не емши и не пимши.

А и сидел же ты по дельцу-то чиховому!

Уж не за ту ль обнакновенну банку-то варения?

Как у того у Игоря ещё Всеславьева

На те слова ретивó сердце застучалосе,

Как молодецка кровушка она да разгонялася,

А пуще прежнего головушка вскружилася.

Ему как стало-то за страшную обидушку,

Ему ведь стало за смертельно издевательство.

Он брал вдруг со стола ой вострый ножичек.

Как тут Велесий Тихомирович не испужалси,

Он брал-то со стола ой востру вилочку.

Они вставали, выходили из-за кухонного столика.

Как тут Иванище, Усоньша ужаснулися.

Усоньша да Федотовна задержит муженька свово,

Иванище Путеевич хватает другу рученьки —

Ка бы злодейства тута не свершилося.

Они же их давай нунь уговаривать,

Они-то их давай же успокаивать,

Устраивать быстрёхонько да мировую,

И отымали да у ных оружья-нержавеечки.

Скорым-скорó да наливали во рюмашечки,

Скорым-скоро да чокались-дружилися.

Спокойно говорит Велесий Тихомирович:

— А мы-тко зде работаем непокладая рук,

Мы строим и торгуем, покупаем, продаем,

Людей устраивам-скыть на хорошие места.

Уж мы даем покушати и прокормитися

А тым большим да малым семьюшкам.

А кто-скыть да работать не умеети,

Того ли трудно научить? Былó б желание!

Тебя, как вижу, тянет на дела-то мокрые

Доказывать свою тоску пусканием кишочиков,

И не своих кишков, желаннее — чужих.

А не твоё ли зде старание — пустить кровинушку?

А не свою кровинушку — чужую, будто вражеску!

Ещё проговорит Усоньша да Федотовна,

Как скажет она словом-предсказанием:

— И право-то, ты славный Игорь свет Всеславьевич!

А ка бы ни было, а лучше начинать те заново.

Ведь не идти же снова воровать и грабить-то…

Коль скоро у тебя есть интерес к органике,

Коль ты мечтаешь посмотреть на человечьи внутрести,

А й вот тебе совет: ступай во медицинское училище.

Учись полезну делу — помогать людишкам-то.

Оно всё лучше, чем со ножичком бросатися,

Оно заманчивей, чем по темницам сиживать.

Учись-ка той пруфессии мудрёненькой,

Коротку ту ли жизнь да продлевай далече,

Себе и всем земныим существам.

И вот они поели и попили,

Поговорили на различны темы,

А нетушки веселья, нет пирушки-радости.

Хотела-от Усоньша да Федотовна,

Она, хозяюшка, включити озорную музычку,

Да останавливал её Иванище Путеевич —

На стеночке ковровой увидал гитарочку.

Воспроговорит он бойким голосом:

— Уж вы давайте-ка вы мне вон ту гитарочку,

Гитарочку любезну семиструнную.

Она висит у вас да на ковристой стеночке,

Висит-от одинокая, пылинку собирает.

Уж я спою-ка песню грустную, унылую,

А ту ли песенку родимую-любимую.

Спроговорит Велесий Тихомирович:

— А не пой-ка ты нам песенки унылой,

А ты спой-ка ты нам песенки веселой.

А как унылую-слезливу песню буде пети —

Сорвешь-скыть голос, а тем паче надорвешьси.

Проговорит Усоньша да Федотовна:

— А мы знаем твои песенки всё томные,

Они тревожат сердце, грусть наводят,

А и приводят за собою пасмурную осень…

Как тут ещё он Игорь свет Всеславьевич,

Молчком ко стеночке подходит он,

Снимает борзонько гитарочку,

Подносит ю Иванище Путееву.

Уж как берет во ручки белые Иванище Путеевич

Гитару семиструнную, как запевает он любимую:

5

Как по этой стороне,

По родимой по земле

Бежало горюшко-горе

По широкому полю…

Закатилось горе во дремучие леса,

Повстречалось на поляне возле старого пня

С божьей душенькой того ли горемыки мужика,

И не бритого с утра да и не чесаного.

А он сидит на том пенёчке,

Горько плачет по жене,

А жена ведь у него ой похоронена в земле…

Как по этой стороне

Да по родимой по земле

Рыскала стаюшка волков ох и голодных, и злых,

Да по долинам и болотам гнала непуганную дичь.

И забежали волки серые в угрюмые леса,

Там, где шумят-гудят дубравушки, колышется листва,

Увидали на поляночке ой душу мужика.

Печально пела им душа

Да вся измученная:

— Ах вы волки, войте люто!

Не сберегла я мужика

Да схоронила его возле дубового пня…

Как по этой стороне

Да родимой по земле

Неслися бешеные кони прочь от Смерти в леса,

Во кудрявые угрюмые дремучие леса,

Там, где шумят-гудят деревушки, зеленая молва:

А как умчалась волчья стая в чужедальные края,

А что лежат в сырой землице ещё муж да жена,

И что не хочет возвращаться душа на небеса.

Но только Смертушка во след, только Смерть — вот беда! —

Она стремительнее жизни и завистливее сна!

И в пене загнанные кони на поляне легли,

Да взмолилися они ведь из последних-то сил:

— Ой ты душенька душа!