Игорь Всеславьевич и Злокачественная опухоль - [2]

К ним сползаются все капельки кровавые,

Капельки кровавые да гнойные.

Как на ту порý, на это времечко

Из-под хмурых туч в несчастен сад

Не спускалась птица вещая, чудесная —

Она камнем падала у черн-хладéн Алатыря

Перед очи Финист Ясна Сокола.

Она била ведь крылами по бокам своим,

Да не сияли её пёрышки цветами разными.

И говорит она-от человечьим голосом:

— Уж ты ой еси, млад Финист Ясный Сокол!

Я поведаю тебе слова ненастные.

Как повадилось к нам в сад погано Чудище,

Чудище Звериное-Змеиное.

Как оно имеет силу-то могучую,

Русских-то богов сном мертвым усыпило,

Заколодовáло василисков, грúфонов.

Хочет полонить царей, князей, мудрых волхвов,

Оно хочет разорити сад-то райский,

Оно метит погубити святорусский мир.

Уж ты ой еси да Финист Ясный Сокол!

Ты лети скорым-скорó да обвернися,

Обернися русским нунь богатырем.

Ты сразись-ка с ненасытною Змеёю,

Ты убей её, поганую, да уничтожь!

Как ведь после этих слов ветрище завывало,

К горизонту скопошились стаи темных туч,

Сколыбалася сыра-земля да не на шуточку.

А й откуда ни возьмись оно приехало —

Чудище Звериное-Змеиное…

3

Удалой он молодец Игорь сын Всеславьевич

Скоро пробуждался ото сна ужасного,

Выходил-то в горенку ко своей он матушке,

А й поведал страшный, непонятный сон.

Вóспроговорúт родная матушка:

— Да ай же ты, дитятко ненаглядное!

То не пустое приключение увиделось,

То не простое-то видéние случилося.

Финист Ясен Сокол — то твоя душа,

А она летала во священный сад,

В заповедный Ирий, святорусский рай.

А она видалась с вещей птицей — Русью,

Нашей Матерью священной птицей Сва.

Да просила Матерь Сва тебя о помощи,

Защитить духовный край от поругания…

Втапоры он Игорь сын Всеславьевич ослушался,

Пропускал тыú разгадки да промеж ушей,

А и вздумалось ему да погуляти-подышати,

Погуляти-подышати рóдным вóздушком.

Выходил-то он на улочку Стрелецкую,

Со Стрелецкой он идет да по мосточку,

По мосточку да над речкой Серою,

Со мосточка на Военну улицу,

Со Военной улицы на рыночек.

Как на том на рынке на базарчике

Катит там тележки друг Иванище,

Во тележках катит груши-апельсины же,

И бананы-фрукты, мандарины, яблоки.

Повстречает Игорь он Всеславьев-сын

А ещё того ли друга закадычного

Молодца Иванище Путеева,

Давне закадычного братéлку-то.

А и здоровкают они да обнимаются,

А й не видались братики ишшо годочка три,

Три годочка да ишшо два годика.

Спроговорит Иванище Путеевич:

— А й не буду тоби я выспрашивать!

А й не буду тоби я допросы чинить!

А и зде мы живём, в ето времецко,

Что озлобится всяко сердечушко.

Потому-ка губят-душат нашу Рóсею,

Портят кровушку страдальну много русьскую.

Ка была красна могуча родина,

Нунче вот бледна, хвора, немощна.

Так пойдем же мы с тобою, выпьем водочки,

Выпьем водки «Аляксандровской слободушки».

И бросает он Иванище Путеевич тележечку,

Ту тележку со бананами со фруктами.

А возьмут они любимой спирту-водочки

Да сюды-ка-ва нехитрой-то закусочки:

Пару яблок, пол-буханки да консерву килечек.

И пошли они ко дому на квартирочку,

Ко Иванище Путееву на хатаньку

Со базарчика на Красный переулочек,

С переулочка через прошпекту Ленина,

Дальше на Революционну улочку.

И заходят-то они да во квартирочку,

Однокомнатну, неубрану, нечистую.

Там валяются пустые-то бутылочки

С-под пивка, с-под водки, самогону же.

Да на кухоньке посуда непомытая,

По углам свисат узóрча паутиночка.

Вот они закусочкой чинно накрывают стол,

Наливают бережно в стаканчики граненые,

Выпивают первую единым духом, кушают

Да закуриват пырóсочку языческу,

Папыросочку язычну «Белую Маренушку».

А и продолжит разговор Иванище Путеевич:

— Ах и была-то у мени жона да раскрасавица

Ё расчудесная Наталия нунь Виевна.

Дык проезживал нашей сторонкой иносранчик-то,

Швед заморской, бизнесмэн, тудыть ёго!

Скóчила ма жонка ёму на хер

Да уёхала со етим за границу-то.

Вот така была жона, лебедь милая,

Слыла лебедью прелестной — стала леблядью…

А ишшо живу-ка я как случай-то позволит,

Вот нашел на рыночке работу,

И у тех ли черныих узбеков-нáцмэнов,

Ереванцев тех ишшо бакинистых,

Зербайджанцев тех ведь дагестанистых

А й катаю дык тележки со бананами.

Да уж и работаю, гну спинушку,

Но очюнь жалко их, етих безродныих.

Потому — не на своей оны земле живут

И получается, не свой едят-то хлебушек.

Снег-то ым, мороз за оскорбление

А и чужой язык за унижение.

Ну-кось, выпьем-ка давай за нашиих божков!

Прославим мы ай тых же истинных богов,

Кои пришлы к нам изо сказачных миров!

Во второй заход они-то выпивали,

Наливным закушивали яблочком,

Черным хлебушком да килькой заедали.

Продолжат свою-ка речь Иванище Путеевич:

— Окромя других да безделушечек

Дык ишшо продал я телевизор-то,

Чтобы не смотреть на ети рожи хамские.

Ёны хуже воров-татей, хужей мошенников,

Ёны сами живут во мёду сладкоем,

А нас де вспомнят когды грянут выборы.

А их смотреть-слушáть да и не радоватися,

Да на кого ли там смотреть, кому-то лыбиться?

А — ль на Бориску?… На Максимыча?… Степаныча?…

На министров краснощёких, толстопузых?

На те ли кóмпасы со молотом серпастыим?

Ёны же прячут карту сверхсекретную,

Во той карте-то дорога в Коммунякию.

На тых жирков, заплывших однозначно ё?

А ль на бегущего вперед хрюшатку Чука-Гека?

На рыжую жевачку Чупа-чупсовну?

Ёна кроится между тех-то псов рыгающих,