Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [55]

Как бы я тогда ни оправдывался перед собой за отказ от работы в области патологии речи, конечно же, сознавал, что это капитуляция, ибо за каждым отклонением от нормы видел несчастного человека. Не прибавляло радости и отношение коллег на основной работе, они не понимали моего интереса к генетике; я и в самом деле взял разбег на длинную дистанцию. Годы работы – годы борьбы; шёл один против всех – против устоявшихся взглядов, системы. Конечно, следовать общепринятому мнению легче, чем закусив удила рваться вперёд. Однако беспокойство ума и души, должно быть, врождённая данность.

Недавно узнал, что в основе моей фамилии – Гитер – лежит идишское слово «хитер» – «защитник». Вероятно, это прозвище, от него пошла фамилия, которую мой далёкий предок получил за храбрость. Геройский дух, сверхзадача маячили передо мной, когда ещё принимали в пионеры, и я давал клятву всегда быть готовым совершить подвиг и, если потребуется, броситься, подобно Александру Матросову, на амбразуру пулемёта. Такая возможность не представилась. Как бы то ни было, не хотел следовать много раз слышанным в школе наставлениям: «будь как все», «не высовывайся», «не отрывайся от коллектива», «большинство всегда право». Старался отличиться хотя бы тем, что меня раньше всех примут в комсомол: всех примут в восьмом классе, а меня – ещё в седьмом. Меня и ещё одного мальчика-отличника. Отличником я не был, но учился хорошо, помогал отстающим, усердно, если не сказать с фанатизмом, собирал макулатуру. Случилось так, что в комсомол было решено принять на следующий год весь класс сразу. Я отказался – не хотел быть как все. Положим, в таком индивидуализме ничего хорошего нет, но я следовал не помню у кого прочитанным словам о том, что самооценка личности – это точка отсчёта в любых суждениях, то есть компас поведения. Не исчезла готовность пионера «бороться, искать, найти, не сдаваться» и в моём теперешнем пенсионном возрасте. И всё тот же максимализм. Сколько бы я ни думал об этом, прихожу к выводу, что без стремления «бежать впереди паровоза», то есть сделать что-либо значительное, жить было бы легче. Но мы ли выбираем свою жизнь или жизнь выбирает нас?

Казалось бы, с годами уходит юношеский максимализм, однако всякий раз, когда предстоит нравственный выбор, всегда спрашиваю себя: «Как бы поступил папа?» В детстве думал, что я с братом появились на свет у чудом уцелевших во время последней мировой войны родителей вместо их убитых сыновей. Мамин сын совсем юным погиб на фронте, погиб и муж. Мама же, будучи заведующей детским домом, эвакуировалась с детьми и бабушкой – в последний момент выскочили из осаждённого города. Их эшелон попал под бомбёжку; никто из детей серьёзно не пострадал, а в соседних вагонах были раненые, убитые. У папы, пока он воевал, семью – жену и двоих детей – немцы расстреляли в городе Николаеве. Это случилось 14 сентября 1941 года. Спустя год после войны папа получил справки об их смерти: девочке было восемь лет, мальчику – четыре года.

Не стираются в памяти впечатления детства: в замкнутом пространстве небольшой комнаты нам, семье из пяти человек, не было тесно. Любящие заботливые родители, брат, старше меня на четыре года, бабушка и я. Больная бабушка не вставала с постели. Даже не глядя на неё, чувствовал на себе её плачущий от любви взгляд. Случалось, когда в комнате никого не было, бабушка подзывала меня к себе, доставала из-под подушки маленький узелок, развязывала его и давала несколько мелких монеток, которые я тут же проигрывал во дворе в расшибалу. «Пинхасе…» – шептала бабушка, и мне казалось, что живу я вместо мальчика Пинхаса, на которого очень похож и которого не может забыть бабушка. Только будучи в Иерусалиме, узнал, что это имя даётся еврейским мальчикам в честь героя из Священного Писания, который отвратил гнев Всевышнего от сынов Израиля.

Половину нашей комнаты занимал тяжёлый деревянный стол, ночью под ним мы с братом спали, днём делали за ним уроки, а вечером, дождавшись возвращения папы с работы, ужинали. Никогда не садились ужинать без папы. У нас с братом был культ папы. У немногих детей после войны был отец; главное в жизни – папа. Вот только был он очень болен: сказывались многочисленные тяжёлые ранения на фронте и язва желудка, тоже нажитая на войне. Бывало, сгибался и чуть ли не по полу катался от болей, часто лежал в больнице. Я настолько вживался в состояние папы, что и у меня начинал болеть живот. Наша самая главная клятва с братом подтверждалась не «честным пионерским», а «чтобы папа был здоров». Ни о каком диетическом питании речи быть не могло; продукты, которые удавалось достать, хранили в авоське за окном. Наконец, спустя несколько лет, приобрели маленький холодильник. Помню, собирали в школе деньги на какое-то мероприятие. Я не сдал, потому что у нас в доме не было свободных денег – всё было рассчитано до копеечки. Так и сказал классной руководительнице, на что та возразила: «А на холодильник у вас деньги есть». Не помню, что я ей ответил, но сознание незаслуженной обиды вызвало чувство протеста, определившего в дальнейшем необходимость отстаивать справедливость.