Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [21]

«Чистейший мёд», – они мне говорят.

Отведал я – и говорю им: «Яд!»

Кто древом жизни деньги признаёт,

Познанья древо в страхе оплюёт…

Клянётесь Богом – лжёте вы Ему,

Клянётесь тем, что вам не по уму.

Сказали Богу: «Отойди», – ничуть

Его законов не постигнув суть.

Непостижима для таких людей

Таинственная цель Его путей!

Среди безумцев что приобретёшь?

Сам в их кругу легко с ума сойдёшь!

Ваш круг немало горя мне принёс –

Так предо мной вы задирали нос.[57]

Казалось бы, люди ходят в синагогу, молятся Предвечному, но помыслы их не поднимаются выше материальных приобретений; знания для них подобны горящим углям, от которых одни беды. Опять же слишком «ленивы сердцем», чтобы желать приобщиться к духовной культуре; бегут от неё как от греха. Конечно, достаток в доме необходим, однако деньги не могут стать главной ценностью в жизни.

Такова реальность в Севилье, а в городе Туделе, где я родился, даже простые ремесленники были философами и мудрецами, а знатоки Торы разбирались и в светских науках. Утешаю себя мыслями о том, что много почитаемых учёных и поэтов обходились минимумом жизненных благ. Однако даже самую малость трудно приобрести, не имея работы. Одним словом, жизнь в Севилье не испытывает меня ни богатством, ни славой. Спасает сознание, что стою перед лицом Создателя и только перед Ним должен держать ответ. Помогает чтение книг и писание стихов; слава небесам – вдохновение не оставляет меня:

Что бояться мне людей, когда

Дух мой львов свирепых устрашает?

Не беда – жестокая нужда,

Все невзгоды мудрость украшает.

Пусть крута её вершин гряда,

Я взойду и, не щадя труда,

Много в ней алмазов я отрою.

В ней всегда готова мне еда,

Для меня её ключей вода.

Затоскую – лютню я настрою

И печаль развею без следа.

С другом как беседовать я буду,

Не вкушая мудрости плода?

Я волью в перо тех звуков чудо.

Книги – сад мой. Там душа горда![58]

Стихи – моё спасение, вот только не нужны они невежественным людям Севильи. Ну да я сам по себе, сам по установленным правилам выстраиваю свою жизнь:

Голове твоей пусть разум шлемом станет,

Благородство пусть, как пояс, чресла стянет,

Сердце ты в колчан острословья прячь –

Пусть врагов твои слова, как стрелы, ранят.

Стоек будь в борьбе со злом и тунеядством,

Нравственность и честь считай своим богатством…

В трудное время безденежья и одиночества не изменяю наставлениям, полученным в детстве: хранить верность нашим заветам, не гневаться, быть терпеливым, справедливым, милосердным. Главное – независимым.

Долга своего будь ревностный блюститель.

Твоему уму – властитель не учитель.

И конечно, следует противиться искушению плоти. Не в разгульной жизни, накопительстве и славе, а в учении можно обрести «сокровищ клад».

Разум сделай жизни действенным законом,

Помни о своём Создателе исконном.

К свету вечной жизни приготовь себя,

И Господь тебя сподобит светом оным…[59]

Мне ли не знать, что чистота души и готовность мириться с тяготами жизни – источник вдохновения и надежды, что «Всевышний ниспошлёт то, о чём мечтал в тиши».

Не пугает меня бедность и скудность,

Ведь двери свои мне открыла мудрость,

Голоден буду – стол мне накроет,

Жажду – водою своей напоит.

Сяду в тоске – её лютня звенит,

Песней своею меня веселит.

Буду ль кого для беседы искать,

Если могу я самой ей внимать?[60]

Вот только исповедуемые мной правила жизни не в чести у жителей Севильи. Отсутствие даже необходимых средств существования усугубляет ощущение потерянности, одиночества. Пропал бы среди людей, почитавших всего лишь деньги и власть имущих, если бы не пришёл на помощь известный меценат – визирь Абу Альхасан (Меир) ибн Каманиэль:

Единственный нашёлся среди вас,

Кто мне помог и душу свою спас.

Посеяв семена его забот,

Я получил богатый умолот.

Мне древом жизни длань его была,

Познанья древом – слово и дела.

Лицо его – как солнца яркий свет,

Которому вовек заката нет.

Все видели, что мало лет ему,

Но старше старцев был он по уму.

Всем чистота его была видна,

Дотоль невиданная без пятна!

Так мы лозе дивимся дорогой:

Где взращена и от лозы какой?

Видали бы родители его,

Признали б: «По наследству естество!»

С достоинством, как митру Аарон,

Венец отцовской чести носит он.[61]

Под впечатлением щедрости Меира ибн Каманиэля в который раз я вернулся к вопросу: воспитание делает человека благородным или то его врождённая особенность? Во всяком случае, не раз доводилось встречать невменяемых невежд из образованных, состоятельных семей и, напротив, тонко чувствующих, понимающих поэзию людей из бедных ремесленников.

Греют душу письма от Моше, приходящие из разных городов. Какое-то время он жил в крупных еврейских общинах Барселоны и Сарагосы, где имел небольшой круг учеников, но его не покидает тоска по Гранаде. Дети, оставшиеся в Андалузии, не отвечают на его письма, они равнодушно, даже с некоторым высокомерием относятся к его страданиям. Потеряв связь и с особенно близким братом Исааком, Моше просит меня, если найду Исаака, передать ему послание в стихах:

Друзья былых времён, оставленные мною,

Блуждавшие в неведомой ночи,

Передо мной проходят чередою

При свете догорающей свечи…[62]

В ночных видениях возвращаются к Моше родные, друзья и появляется надежда снова увидеть их. Однако с рассветом они скрываются в дали, о чём он и пишет: