Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [20]

Душа болит, когда читаю письма друга о том, что ему приходится зависеть от людей, которые не очень-то и нуждаются в его философских трактатах и стихах. Слава признанного поэта и учёного ничего не значит в тех краях. Хорошо, что мой духовный наставник находит утешение в работе, прислал мне свой «Райский трактат о значении сокрытого и истинного смысла», где путём обращения к метафизике языка обсуждает такие философские проблемы, как непознаваемость Бога и отношение человека к универсуму, то есть миру как целому. Там же пишет о воле, природе, интеллекте и подобно Шломо ибн Гвиролю считает, что дух развивается из материи, которая создана Богом при посредстве воли.

После прихода берберских племён я тоже покину Гранаду. Лишившись счастья видеть друга, разговаривать с ним, пишу письма; последнее письмо в виде стихотворения, которое так и назвал: «Моше ибн Эзре»:

Как теперь без тебя отыскать мне покой?

Ты ушёл и унёс моё сердце с собой,

Если мы не увидимся снова с тобой,

Я, наверно, умру от печали одной.

Видишь, горы разлуки меж нами стеной,

Душат слёзы, и тучи висят надо мной,

Светоч Запада, ты, возвратившись домой,

На сердца наши ляжешь печатью литой.

Как заикам отдал чистый голос ты свой,

Так Гильбоа[53] покрылась Хермона росой…[54]

Я, подобно другим поэтам в своих стихах, пользуюсь обрывками фраз, словами из Библии, это создаёт ощущение непрерывности времени. На моё послание я получил ответное письмо ставшего родным наставника:

Все, кто в горечи плачут и сердцем больны

И чьи бедные души тоскою полны,

Приходите в мой сад и отведайте там

От печали и скорби целебный бальзам.

Эти песни услышав, любой запоёт,

Будет горек в сравнении с ними и мёд.

После их аромата и миро не радует нас,

И прозреют слепые, безногие пустятся в пляс,

Эти песни глухие услышать должны

Все, кто в горечи плачут и сердцем больны.[55]

Я снова послал Моше стих, где пишу не только о боли разлуки, но и о надежде на встречу.

Как душу от тоски смогу отвлечь я?

Уйдя, ты сердце взял моё далече,

Хотел бы умереть я в день разлуки, коль

Не чаял бы с тобою новой встречи.

Расколы скал расскажут: чем дожди небес,

Очей моих весьма обильней течи.

О запада свеча, вернись на запад, будь

Печатью у всех на сердце и предплечьи,

Гильбоа ль поливать хермонскою росой?

Что до косноязычных ясные речи?[56]

С тоской покидаю Гранаду. При новом правлении евреям здесь нет места. С каким восторгом всего лишь год назад я восхищался городом дворцов и мечетей, радовался богатым библиотекам, старинным учебным заведениям. Сколькому научился в широко открытом для поэтов и учёных доме моего друга, где не прекращались споры о стихах, политике, культуре. Моше помог мне поверить в себя, говорил, что «нельзя научить искусству стихосложения, если дух поэзии не владеет человеком и нет поэзии в его душе…». Хожу по улицам города и мысленно прощаюсь с полюбившимися местами, снова оглядываю холм Ла-Сабика, который был заселён задолго до римских времён. Первую крепость здесь построили арабы, она называлась Ильбира. В одиннадцатом веке полуразрушенную крепость отстроил Шмуэль ха-Нагид, визирь эмира Гранады Бадиса ибн Хабуса. У того правителя было представление о справедливости, его не смущало недовольство толпы по поводу приближённого-еврея. Удивительно разнообразие талантов Шмуэля ха-Нагида: поэт, грамматик еврейского языка, дипломат и, что особенно важно для эмира, – прекрасный полководец. Чтобы управлять гвардией, собранной в основном из рабов-славян, рост влияния которых становился опасным, требовался особый талант.

Я отправляюсь в Севилью, на юго-запад Андалузии – в богатый портовый город на берегу реки Гвадалквивир. Моше уже там не было, но я надеялся, что в этом городе сгодится моё ремесло: ведь, будучи врачом, я при любом режиме смогу заработать не только на безбедный быт, но и посылать деньги своему другу. Давать – бóльшая радость, чем брать, и поэтому я буду должен благодарить его, а не он меня. И конечно, смогу помогать родителям, они молятся за меня, и как бы я хотел порадовать их своей устроенной жизнью. Начал с того, что истратил почти все имеющиеся у меня деньги на необходимое оборудование врачебного кабинета. Однако время идёт, но никто не спешит ко мне на приём. И никому нет дела до моих стихов. А так хочется быть нужным людям! Сказали бы, где требуется врач, поехал бы в самое захудалое место. И пусть бы стучались ко мне в окно и днём и ночью – в любое время спешил бы к больному. Напрасные ожидания… Не знаю, что предпринять. Растерянность сменяется отчаяньем. Я вижу себя со стороны, вижу отрешённый взгляд человека, утратившего надежду. Все мои старания ни к чему не привели. Всё складывается само собой, независимо от моих усилий. Пытаюсь встретить понимание у богатых людей города, но они оказались такими же невежественными, как бедняки, к тому же самодовольными. Смотрят на меня и не видят, слушают мои стихи и не слышат. О чём я и написал в стихотворении «Среди евреев Севильи»:

Не верит тот, кто облачён в виссон,

Что в гниль и прах он будет превращён.

Судьба, иным свой кубок благ налив,

От них таится, мне свой лик открыв.