Идущий в Иерусалим - [13]

¾ Ты доплыл, моряк. Вставай и радуйся! Здесь не умирают. Здесь живут!

¾ А люди… как они? ¾ прохрипел он, не открывая глаз.

¾ Они живы. Все спаслись.

…Вздрогнув, как от мягкого толчка, Вадим встал.  Огляделся и узнал свою комнату. За окном занимался робкий рассвет. Голова совершенно ясная. Молитва непрестанно пульсировала. Во всем теле свежесть. Только появилось что-то незнакомое…

  Если бы это кровь бушевала, он бы, наверное, упал в обморок от такого кровяного давления. Если бы страсть ¾ то сердце разорвалось бы от такой силы переживаний. Нет, это другое! Нечто похожее испытывал он в день своего первого Причастия. Да! Но тот огонь был тихим и сокровенным и физически неощутимым. Сейчас же он всем существом ¾ сердцем, душой, телом ¾ был переполнен внутренним огненным давлением…

С этим стал он жить постоянно. Как он мог объяснить это состояние последних месяцев? И кому расскажешь такое? Как описать тот внутренний огонь, который выплескивается из глубоко сострадающего сердца, переполняет тебя и рвется наружу? Но вырваться не может. Кому объяснишь, что снять это огненное давление могут только раны. Огонь может выйти наружу и освободить его ¾ только вместе с брызнувшей из тела кровью. Отныне этого жаждало все его существо: тело и душа ныли от переполнения, от давления огня.

Что бы он ни делал, чем бы ни занимался, он непрерывно чувствовал на себе умоляющие взоры страдающих глаз. Молитва за людей стала почти непрерывной. И только ночью, когда молитву он соединял с земными поклонами, с болью физической к нему приходило некоторое облегчение.

Вадим рассказал отцу Паисию о происходящем с ним. Монах все понял. Лишь несколько секунд он молчал, поглаживая бороду. Несколько секунд тишины и гулких ударов сердца. Но вот он поднял глаза и спокойно сказал:

¾ Послушай, сынок. Я готовился к мученической смерти. Всё у меня к этому шло. Я смотрел на сельских бузотёров, на приезжих и думал: кто из них мой палач? Но теперь, когда ты появился здесь, я понял, что это не мне готовится венец. Мучеником станешь ты. Понимаешь?

¾ Да.

Дважды отец Паисий в прошлом задавал Вадиму этот вопрос. Задал в третий раз:

¾ Ты готов понести подвиг?

¾ Да. Я готов, отче.

¾ Только не жди, что это случится прямо сейчас. Этот миг может прийти, «аки тать в нощи». Так что готовься и будь начеку.

Потекли обычные будние дни. Вадим работал в серьезной дизайнерской фирме. Единственное достоинство его работы составлял свободный график. Ему давали задание и никто не интересовался, когда и как он его выполнит. Главное ¾ в назначенный срок принести подписанный акт выполненных работ с обозначенной в договоре суммой. Как все, чем он занимался в миру, Вадим работу выполнял аккуратно и легко. Видимо, силы его промыслительно сберегались для главного дела, молитвенного, ночного.

…В районном центре, что в семнадцати километрах от села, в шикарном новом особняке из американского кирпича беседовали двое. В большой комнате на втором этаже в занавешенных окнах всю ночь горел свет. Здесь пылали десятки толстых свечей. Над алтарем висел перевернутый крест, на алтаре ¾ чаша со свежей собачьей кровью и растерзанная Библия.

¾ Сегодня во время мессы мне было сообщение из Валгавы. Ты созрел к посвящению в магистры.

¾ Я готов, учитель, ¾ кивнул мужчина с достоинством, но от волнения его лысина покрылась россыпью пота. ¾ Что я должен сделать?

¾ В селе у монаха есть ученик. Имя его Вадим.

¾ Я видел его, учитель, ¾ глубоко вздохнул лысый. Пот струился по его бледному лицу. ¾ Он опасен. У него сильная защита.

¾ Его кровь должна наполнить эту чашу, ¾ прогудел мужчина в белом балахоне и указал длинным пальцем  в сторону алтаря.

¾ Но как я его найду? Он живет в городе.

¾ Завтра он будет здесь. Наши люди уже позаботились об этом. Как раз ночь полнолуния. В березовом лесу. После полуночи.

Вадим налегке бродил по лесу, в котором знал каждое деревце. Он преодолел глубокую балку с ручьем и через густой затенённый ельник вышел к березняку. Здесь даже в непогоду жил свет. Казалось, он исходил от каждой березы. Сам воздух здесь носил светлую звонкую прозрачность. Вот и его место: под старой раздвоенной березой креслом высился ровный пень со спинкой. Он присел на согретое солнцем сиденье, достал четки и приступил к молитве. Уже через пару минут птичий пересвист наполнил пространство.

«Пойте, птицы небесные. Пойте вместе со мной, убогим, славу Господу нашему. Радуйтесь со мной и разносите свою звонкую молитву по миру».

«Господи… Иисусе…» ¾ произносил он, растягивая слова. Мерный неспешный ритм успокаивал и углублял молитву. Птицы же на все голоса свистели, стрекотали и заливались как смеющиеся, радостные дети. «По-о-о-ми-и-и-лу-у-й…», ¾ протягивал он, а птичий хор на все голоса пел: «Слава! Слава! С-с-слава!»

Ритм сердца и молитвы совпали. Удар сердца ¾ слово. Мягкий раскатистый звук, похожий на шорох накатившей волны. «Пфрууххшш» ¾ «помилуй», «пфрууххшш» ¾ «мя», «пфрууххшш» ¾ «греш-на-го». Мир. Тишина…

Вдруг смолк птичий хор ¾ как замер.

…«Господи», …«Иисусе», … «Христе».

В наступившей тишине раздался треск сухой ветки.

… «помилуй», … «мя», … «греш-на-го».