Идол - [3]

— «Немка»! Да уж, самая что ни на есть коренная немка… Ты разве не узнал её?

— Узнал? Разве я должен был её узнать? Я впервые вижу эту женщину.

— Это же Рита! — Зенкин, видимо, считал, что этой фразой сделал всё понятным. — Помнишь? Из параллельного класса, — пояснил он. — Ну, Ритка, отличница, её ещё постоянно всем в пример ставили. Ритка, на все олимпиады по немецкому ходила. Ах да, у нас же немецкий в старших классах был, ты с нами тогда уже не учился… Ну? Помнишь?

— Смутно, — Лунев задумался. — Кажется, была какая-то Рита… Серая мышка такая.

— Ну, это ты… — Зенкин покачал головой. — Может, и была, конечно. Теперь она совсем другая. Это же… фройляйн Рита! Танцовщица, богиня, комета! Да её, возможно, весь Ринордийск знает, ты, верно, не слышал о ней только потому, что прилетел недавно. Она… В общем, сам увидишь.

— Если она училась в параллельном классе, то лет ей должно быть примерно, как нам, — вдруг сообразил Лунев. Ему этот факт казался довольно странным и не вязался с большой известностью: слишком рано что-то.

— Да, двадцать пять, — Зенкин проводил взглядом шествие. — Что, пошли?

— Идём, — равнодушно согласился Лунев.

Сумрак летнего вечера, сквозь который они не спеша двинулись, был прозрачным от света фонарей и тёплым. По нему легко проходили движения и слова, он-то уж ничем не пытался напугать или пригрозить.

— Ты нам так и не рассказал про заграницу, — напомнил Зенкин.

— Ага, точно, — Редисов возник рядом с ними. — Только не говори, что там нет ничего особенного, всё равно не поверим.

— Да, Лёха, ты же целых два года запад колесил. Наверняка же навидался…

— Ну что вы заладили, — оборвал их Лунев. — «Заграница, заграница…» Заграница как заграница. Дома. Улицы. Люди. Люди везде одинаковые. Что вы хотите услышать? Летающих коров мне видеть не доводилось, золотых рек тоже. Расскажите лучше, что у вас происходит. Этот, про которого сейчас столько разговоров…

Зенкин и Редисов тут же насторожились.

— Правитель нынешний, — пояснил Лунев. — Президент, или кем он теперь считается…

— Не президент, — ответил Зенкин. — Он… Просто Он.

Лунев кивнул:

— Ну, вы меня поняли, в общем, этот человек.

— Он не человек, — быстро пробормотал Редисов, глядя в землю.

— Ну да! — хохотнул Лунев. — А кто же?

Собеседники замолчали. Луневу даже стало капельку не по себе: так торжественно было это молчание.

— Мы не знаем, — наконец произнёс Зенкин тихо, почти шёпотом. — Но человек не может вызвать столько страха к себе. И столько почитания. Человек не может быть вездесущим. Не может быть всесильным, — голос его изменился, в нём не осталось никакой дурашливости, которая казалась неотделимой от натуры Зенкина. Тоном, вдруг появившимся у него сейчас, можно говорить только в храме, в главном святилище божества.

— Хотите сказать, он сродни богам? — Лунев сделал всё, чтобы эта фраза звучала иронично.

— Или дьяволу, — шёпотом же отозвался Редисов.

Лунев смотрел на своих приятелей с недоумением: уж кому-кому, а этим двоим вовсе не свойственно было падать ниц в страхе и благоговейно поклоняться. Сколько помнил он амбициозного нарцисса Редисова, тот ни разу не отягощал себя уважением к другим людям. Что касается Зенкина, его восторженное восхищение распространялось на всех и вся, но редко сочеталось с постоянством. В общем, понятия «авторитет» не было и в помине ни у одного, ни у другого. «Эй, ребята, — хотелось крикнуть Луневу, — вы чего?» Но слова застряли в горле.

Воздух, наполненный жемчужно-серебристыми тенями, недвижно и безмолвно обволакивал их, и оттого, что лица размывались, привычная реальность казалась хрупкой и неустойчивой, такой неустойчивой, что достаточно случайного удара вскользь — и она расколется, исчезнет, как грёза из полудрёмы.

Поодаль послышался женский крик:

— Выключите эти треньканья! Терпеть не могу английский. Неужели у вас нет ничего на немецком?

Прозвучавшая реплика как будто сняла оцепенение, и все трое немного расслабились. Лунев мотнул головой (хорошо, а то почти жутко стало) и заметил с лёгким смешком:

— Хорошо, допустим, мы имеем дело с выдающейся персоной. Допустим это такой харизматичный лидер, умеющий идеально манипулировать людьми, пусть бы и гений общения с массами. Допустим даже и некое гипнотическое внушение, — он усмехнулся, — я ещё поверю, вполне возможно. Но не забывайте, что по своей сущности он всё же человек, и никак иначе. Поэтому при всех своих невероятных возможностях он не вездесущ, как вы уверяете.

— И тем не менее, — прервал Редисов. После паузы он добавил. — По крайней мере, любое наше слово станет Ему известно.

— Скажете ещё, он следит за всеми? — Лунев раздражался всё больше: что за чепуху они несут?

— Да. Это так, — отозвался Зенкин. — И каждый шаг — под Его контролем.

Лунев не сразу нашёлся, что ответить, и поэтому перевёл взгляд на действо в глубине парка. Люди собрались там кружком, и в центре этого круга двигалась танцовщица, исполняя нечто вроде вальса в одиночку. Под странную смесь классической музыки с металлом она вращалась по окружности живой публики, все движения её подчинялись ритму, такому же монотонному и одинаковому, как отстранённый мужской голос, поющий что-то по-немецки. Иногда кто-нибудь выскакивал из круга и вступал в танец, временно играя роль партнёра, но они менялись, приходили и уходили, и танцовщица оставалась одна.