Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане - [22]
Сторонники правового плюрализма могут не согласиться с моим подходом. Они отметят, что я игнорирую тот факт, что специалисты в области права и ученые проводят различие между шариатом, включающим такие понятия, как ‘урф, ‘адат, дастур («обычай»), и концепцией та‘амул или ‘амал («порядок», «практика»). Правовые плюралисты могут предположить, что разница между этими концепциями могла повлиять на представление людей о судебной практике, а следовательно – процессуальные различия могли служить причиной выбора в пользу того или иного судебного института. Я не исключаю такой возможности, однако использую в данной книге другую методологию. Я привожу локальные представления о праве в том виде, в каком они появлялись в источниках, не проецируя на эту информацию никаких заранее сформированных представлений о мусульманской правовой практике. Ничто в источниках, на которых основана данная книга, не указывает на то, что в доколониальной Средней Азии мусульмане, ориентируясь в исламском юридическом поле, руководствовались концепцией правового многообразия, тем самым создавая противостояние между нормами обычая, локальными практиками и шариатом. К примеру, подданный ханства, собираясь обратиться к местному хакиму, мог знать, что хаким способен прибегнуть к силе (сийасат), чтобы выбить признание. Точно таким же образом заявитель мог быть в курсе, что казий, скорее всего, не применит силу для разрешения спора между сторонами. Является ли это примером правового разнообразия? Ответом будет «нет», поскольку наши источники говорят, что и хаким, и казий разрешали споры в соответствии с шариатом; то есть хакимы и казии не пользовались различными правовыми системами. Можно сказать, что исламские юридические источники содержат лишь «идеальные» нормы, поскольку они предполагают, что конфликты будут всегда разрешаться по шариату; таким образом, в них могут упускаться многие различия. Однако я не буду интерпретировать формальный шариатоориентированный характер исламских юридических документов как помеху для нашего проникновения в мир предполагаемого правового разнообразия. Вместо этого я предлагаю поразмыслить над тем, что наши источники ведут свое происхождение из юридического поля, включающего в себя понятие шариат и множество различных правовых авторитетов и институтов. Как мы увидим далее, эти авторитеты и институты делили между собой многие правовые функции, а их юрисдикции порой пересекались. Если это демонстрируют доступные нам источники, то возникает вопрос, какое интерпретативное преимущество дало бы нам прочтение этих источников, игнорирующее важность инклюзивности рассматриваемого юридического поля?
В доколониальной Средней Азии местное население имело возможность выбирать наиболее удобную для каждого случая юрисдикцию. Соответственно, существовала не одна юрисдикция, а следовательно, перед нами ситуация правового плюрализма. С этой точки зрения правовой плюрализм понимается скорее как «сеть юрисдикций», чем как множественность законодательных норм, связанных с одними и теми же вопросами[125]. Данный подход указывает нам на сложности и внутренние противоречия, пронизывающие то, что мы обычно называем «государственным законом». Как будет далее раскрыто в данной главе, среднеазиатские ханства XIX века для отправления правосудия опирались на различные правовые институты. Нам следует провести различия между множественностью юрисдикций и правовым разнообразием. Действительно, при правлении мусульманских династий в Средней Азии существовала ситуация плюрализма правовых институтов, однако эти институты не имели существенных отличий друг от друга, так как все они руководствовались исламской правовой системой.
Кроме того, невозможно рассматривать изменения, которым подверглись мусульманские сообщества Средней Азии после российского завоевания, без раскрытия идеологической подоплеки исламского юридического поля. Поэтому мы должны критически подойти к концептуальному репертуару исследований права, колониализма и глобализации. К примеру, утверждается, что «российские завоеватели в период формирования Туркестанского генерал-губернаторства – с 1860-х по начало 1880-х годов – взаимодействовали с мусульманскими сообществами <…> для которых временные власти уже давно являлись центральными действующими лицами – посредниками при разрешении споров»
