И вянут розы в зной январский - [94]

По ту сторону стекла проплывало большое, грязно-розовое облако; а здесь, внутри, неуклонно темнело, и Фрэнки, горбясь, склонялась над страницами все ниже. «Когда девушка достигает брачного возраста, – продолжала она бесстрастно, как лектор, – то есть четырнадцати или пятнадцати лет, мужчина, которому она предназначется, вместе с двумя родственниками мужского пола, отводит ее в буш и производит операцию с помощью каменного ножа…».

– Простите, – пробормотала Делия и покинула комнату так поспешно, что никто не успел и слова сказать.

Какие мы дурочки, подумала Ванесса с раздражением. Ладно бы Фрэнки – с нее станется: вести себя вызывающе, читать что угодно вслух, не стесняясь; целоваться с Паскалем в их гостиной (Джеффри страшно высмеивал ее потом, когда все разъехались – ее и почему-то Эдвина; был абсолютно невыносим весь вечер). Но она-то сама о чем думала?

– Хватит, Фрэнки. Это чтение не для всех.

– Нельзя же быть такой впечатлительной, – отозвалась та, пожав плечами.

Тут опять хлопнула входная дверь, и спор угас, не успев начаться. Слышно было, как Делия говорит с кем-то; затем шаги приблизились, и вошел Паскаль, а за ним мистер Пирс. Визит последнего ее удивил: этот немногословный джентльмен казался далеким от артистического круга. Старший брат Грейс, интеллектуал, университетский преподаватель, дружил с ним – так, кажется? Как бы то ни было, она сумела не показать удивления и встретила его радушно. Что-то в нем ее привлекало: должно быть, та самая немногословность; строгость; четкость формулировок. Он обвел мастерскую быстрым взглядом и заключил:

– Настоящее орлиное гнездо.

– Эту студию строили для фотографа, – зачем-то объяснила Ванесса, чувствуя в глубине души неловкость за то, что все эти просторы достались ей так легко.

Книги были забыты, откупорена бутылка красного вина, которую принесли с собой мужчины, и все сели в кружок – все, кроме Делии. Пока наполняли чашки (у них не было даже стаканов – так воплотились неосторожные детские грезы о цыганской жизни), Ванесса заглянула в спальню. Эта комната была самой обжитой из всех: здесь стояли две складные кровати с дубовыми спинками, так удачно купленные по объявлению, а между ними – дешевый комод, служивший также умывальным столиком. На комоде, рядом с эмалированным тазом, громоздилась целая батарея пустых бутылок: перед сном Делия наполняла их горячей водой, чтобы нагреть постели. Ведение хозяйства давалось ей без труда, и это вызывало в душе смесь ревности, уважения и трудной, неумелой благодарности.

– Пойдем, – сказала Ванесса. – Тебя все ждут.

Делия, сидевшая на кровати, вздохнула.

– Они считают меня нелепой?

– Перестань выдумывать. – Она постаралась, чтобы голос звучал как можно тверже. – Ты слишком много значения придаешь мелочам. Ну, вставай скорее, пойдем.

В мастерской уже зажгли лампы, и она снова плыла маяком в темнеющем небе. Говорили об архитектуре: Фрэнки убежденно доказывала остальным, что прогресс не остановить.

– Еще пара десятков лет, – заявила она, – и в Нью-Йорке не останется ни одной виллы. Все будут жить в многоэтажках, нравится вам это или нет.

– Но мы-то не в Америке, – резонно заметил мистер Пирс. – И чем плохи виллы?

– Вы сами, наверное, живете в городе? – Ванесса присела на ящик с книгами, предоставив Делии единственный свободный стул.

– В Карлтоне. А что?

– Если вы не жили в богатых пригородах, вам трудно представить, каково это. Ты весь как на ладони, а они – такие консервативные, такие напыщенные. Там нужно быть как все: выгодно выйти замуж, обзавестись кирпичным домом с горгульей на крыше. Там запрещают строить деревянные дома, вы знаете? А если в воскресенье ты посмеешь ударить по мячу, тебя предадут анафеме. Нет уж, жить надо или совсем в глуши, или в таких вот караван-сараях, где никому нет до тебя дела.

Она поймала себя на том, что сказала слишком много, и поспешила остудить пыл глотком вина. Ей нравился его кисловатый вкус: это был вкус разудалых пирушек у Фазоли и артистических посиделок в Темпл-корте; вкус простой, вольной жизни.

– Муравьи-отшельники, – многозначительно хмыкнул мистер Пирс. – Неизвестный науке вид. Вы считаете, это нормально, что люди станут запираться по своим норам? Сможет ли человек остаться человеком, если не будет общаться?

Гуманист, подумала Ванесса. Да еще со склонностью к морализаторству. Неудивительно, что он стал биографом. Она хотела ответить, но не смогла придумать ничего достойного: сознание вдруг потеряло ясность, и ее начало клонить в сон. Наверное, стоило все-таки поесть, но аппетита по-прежнему не было, и она выпила еще вина. Вокруг говорили о чем-то – голоса шумели, как морской прибой. Она вновь начала думать о яблоке. Если оно падает на голову, рождается открытие; но что должно упасть, чтобы этим открытием стало само яблоко?

Она смежила веки. Волны покачивали ее – прозрачные, искристые, цвета эмали номер двадцать четыре двадцать. А далеко внизу, на дне морском, сидел Ньютон, решая квадратуру круга – обнаженный и ничтожный, как муравей-отшельник.

34. Фернтри-Галли

Ванесса сказала, что помощи ей не нужно, и, вскинув этюдник на плечо, зашагала к дальнему краю платформы. Людей вокруг было немного: несколько дам в белых платьях и с зонтиками, компания молодежи в соломенных шляпах – те, кто готов был потратить львиную долю воскресного дня, чтобы побродить по настоящему бушу.