И вянут розы в зной январский - [109]

Она ожидала застать Ванессу за мольбертом, однако уже в дверях услышала голоса и смех. Как странно, ведь сегодня среда, подумала Делия. Ей не очень хотелось общаться, и, пожалуй, никто бы не обиделся, если бы она ушла к себе, сказавшись больной. Но из мастерской головокружительно пахло жареным мясом, и она не смогла устоять.

– Ну наконец-то, – весело сказала Фрэнки. – Долго же ты работаешь.

После темной улицы здесь было так уютно, что даже усталость словно бы отступила. Подруги усадили Делию в плетеное кресло, сунули ей в руки ломоть хлеба с бараниной и чашку кофе, а затем вернулись к разговорам. Компания была сугубо женская; за столом рядом с Грейс сидела незнакомая пухленькая брюнетка с сильным, звучным контральто – должно быть, певица. На Ванессе было коричневое платье, в котором она обычно рисовала, а коса уложена венцом на голове – как в тот день, когда Делия впервые попала к Вейрам. Говорили о правах женщин, о статье в «Вуман Воутер», и лениво поднимался к потолку сигаретный дым – неизменный атрибут их бесед. Делия не вслушивалась: ей хотелось отдохнуть от голосов, да и сами разговоры стали вызывать в ней болезненную неуверенность. Такое случалось и прежде, в самом начале ее дружбы с художницами. То, о чем говорили в Темпл-корте, часто противоречило убеждениям Агаты; но очень скоро Делия поняла – или, скорее, почувствовала – что правы они: Ванесса, Фрэнки. Их пылкие речи пробуждали в душе что-то небывалое: желание бороться, без страха, без оглядки; желание быть с теми, кто впереди. Они правы – так она считала и, не дрогнув, повторила фразу, которая совсем недавно казалась ей кощунственной:

– А вы знаете, что по этому закону Иисуса не пустили бы в Австралию?

– Знаю, – ответил Джеффри. Они сидели на скамейке в оранжерее Выставочного дворца. Был вечер воскресенья. – А еще есть двадцать причин, по которым Австралия никогда не будет белой. Все мы читали в юности одни и те же журналы, только Несса не удосужилась задуматься над всем этим, когда выросла.

Что произошло потом? Как получилось, что прочное вдруг стало зыбким? Она вдруг узнала о том, что значит дешевая рабочая сила; о том, что будет, если сюда приедут тысячи китайцев, готовых работать почти бесплатно от зари и до зари; и на вопрос «Это, по-вашему, справедливо?» она не смогла ответить. Что бы сказала Ванесса? Что бы сказал Адриан? Какая разница. Сама она, хоть и вооруженная идеями, оказалась беспомощной.

Однако сейчас грустить не получалось. Приятно было просто сидеть и отдыхать: ни чисел, ни шнуров, а голоса – всего лишь шум ветра за окном. Покой почти убаюкал ее, и Делия подумала, не перебраться ли в спальню; но после второй чашки кофе голова прояснилась. Подруги обсуждали салон, в котором собираются журналистки и писательницы, а потом начали читать стихи. Фрэнки, декламируя, расхаживала по комнате, отбивала такт рукой, и страстные, пламенные слова поднимались к потолку, бежали по воздухоотводам, заполняя весь огромный дом: «Тигр, тигр!» Ее сменила брюнетка, читавшая негромко и проникновенно. Стихи были незнакомыми; в них говорилось о любви, но любви печальной. Над одним из них Делия почти всплакнула, словно ей и в самом деле знакомо было это страшное чувство – потеря любимого. Хотя – разве не знакомо? Ведь восемь лет назад, когда перестало биться сердце Адриана, ей казалось, что солнце погасло. «Опусти шторы…».

– А можно мне тоже прочесть? – сказала она, и тут же испугалась своей храбрости. Неужели она в самом деле сумеет?..

– Конечно, присоединяйся! – с готовностью отозвалась Фрэнки.

Остальные девушки поддержали ее, и Делия, воодушевленная, вышла на середину комнаты. Какое стихотворение выбрать? Их было много, любимых… Наверное, это: про лилию и шиповник. Адриан часто его читал, и она помнила наизусть все интонации, все паузы. Набрала полную грудь воздуха – и с первого же звука попала в его тональность так чисто, что не поверила собственным ушам. Это было упоительно – выводить слова, как ноты, наслаждаясь одним лишь звучанием их. Он был жив, Адриан – в этот миг, в этой комнате.

Когда угасло последнее эхо, никто не шелохнулся. Так и должно быть, вспомнила Делия. Так всегда бывало прежде, в гостиной их старого дома, и ей думалось, что это молчание – лучшая благодарность поэту. Она растроганно взглянула на подруг – и заметила в них что-то странное. Грейс прятала глаза; Фрэнки сконфуженно вертела в руках спичечный коробок. Только лицо Ванессы оставалось непроницаемым.

– Что-то не так? – произнесла Делия упавшим голосом.

– Нет, все так, – бодро сказала Фрэнки и с нарочитой небрежностью бросила коробок на середину стола. – Ты хорошо читаешь. Это ты сама сочинила?

– Это… нет, не я. А что, вы уже где-то его слышали? Что-то похожее?

– Ну, именно такое не встречалось. Просто сами образы, сравнения… немного знакомы.

– Передай мне, пожалуйста, хлеба, – обратилась к ней Ванесса, и Делия поняла, что она пытается увести разговор в сторону.

– Подождите, – слово вышло у нее сипло и задушенно. – Объясните мне, что происходит?

– Да ничего не происходит, – Грейс подошла к ней и ласково приобняла за плечо. – Ты просто слишком мнительная.