И вянут розы в зной январский - [102]

– Вы себя видели? – его голос звучал изумленно, неверяще. – Видели себя когда-нибудь? Стойте здесь!

Он торопливо сбежал вниз по лестнице; что-то грохнуло, и быстрые шаги стали нарастать, возвращаясь.

– Смотрите.

Широкая круглая рама приблизилась, как жерло колодца; потянуло желанной и страшной прохладой иного мира, и Делии почудилась уже шляпа на темных кудрях… Но не Адриан был в зеркале. Лишь через несколько ударов сердца она смогла узнать то, что когда-то было плохим карандашным наброском. Неведомая рука прошлась по нему кистью, и засияли глаза, щеки расцвели, а губы, всегда тонкие и бескровные, чуть припухли и налились красным.

– Знаете, кто вы? – услышала она. – Тасманийский бриллант. Только очень-очень редкий, из тех, что, может, и не существуют вовсе.

Еще несколько секунд промедления, удивления, восторга – и она решилась наконец поднять взгляд над резной рамой и увидеть в его лице подтверждение чуда. А потом рама исчезла. Мир сузился до настоящих, крепких объятий, от которых уже не было страшно; и он – Джеффри – завладел всеми ее чувствами, вместе и по отдельности наполняя их собой. Слух затопили жаркие и дерзкие слова, которые прежде казалось немыслимыми, и тело вновь свело нестерпимо сладкой судорогой. В какой-то момент так тесно стало внутри, что из напряженного горла вырвался то ли всхлип, то ли стон. Делия сама не могла понять, хочет ли освободиться или наоборот, вжаться сильнее, до боли. Но он – Джеффри – лучше знал, что ей нужно, и пощадил, разорвав поцелуй.

Он провел Делию к черному ходу, но прежде чем выпустить ее за дверь, наклонился и, скользнув по щеке душистыми усами, шепнул в самое ухо: «Килликранки».

36. Орлиное гнездо

«Мне приснилось сейчас удивительное чувство», – написала она и задумалась, поглаживая пальцем карандаш. Что значит – приснилось чувство? Разве так говорят? Ведь сон – это, в первую очередь, картинка. «Мне снилась белая арка, а в ней двор, похожий на тот, что я видела в детстве, но в то же время другой». Глупость какая-то. Да, она видела двор, своей жутковатой, нечеловеческой пустотой напоминавший «Старую конюшню». Но главным было именно чувство, испытанное ею во сне. Тишина и чуть тревожное ожидание. Истечение; переход. Проклятье, до чего неуклюжи слова! Вот если бы это нарисовать…

Прямо здесь, под недописанной строчкой, Ванесса отчеркнула нижнюю границу арки и стала делать набросок, стараясь как можно точнее вспомнить детали. Вот здесь валялось колесо (тележное? А может, колесо от прялки? Она не успела рассмотреть). Белая сорочка висела на веревке. Окна во дворик распахнуты. Колорит землистый, яркий, но не дневной, а скорее закатный. Густые, будто бы масляные тени. Надо попробовать повторить все это; лучше завтра, чтобы можно было работать, не прерываясь.

Ванесса убрала тетрадь в тумбочку и спустила ноги на прохладный паркет. Умывшись, она уложила заплетенные на ночь косы по бокам головы, чтобы лишний раз не возиться с прической, и после недолгого раздумья решила надеть синее шелковое кимоно, купленное два года назад в «Либерти». Это была затея Мюриель: она выбирала себе индийскую пижаму («Роберту понравится»), а Ванессу больше влекли экзотические мелочи вроде японских вееров. Но кимоно и в самом деле было красивое. Надеть его, правда, довелось всего пару раз, в Лондоне: дома отец запретил носить такое, как он выразился, «бесстыдство».

С тех пор, как она поселилась здесь, суббота стала ее любимым днем недели. Джеффри легко отдал ей целый выходной плюс несколько свободных часов по утрам, так что можно было оставаться дома и в ожидании гостей заполнять день неспешными делами, наслаждаясь тем, как полновесно каждое чувство. Войти в мастерскую, захлебнувшись светом. Намазать на кусок хлеба покупной апельсиновый джем и пить чай, стоя у окна, – без ножей, без салфеток, без церемоний. Потом час-другой рисовать натюрморты: кувшин, шахматные фигуры – стараясь избавиться от постылой декоративности, которая змеей вползала в каждую ее картину. А после полудня начинали приходить друзья.

На сей раз первой появилась Фрэнки и с порога взяла ее в оборот.

– Будет выставка, – возбужденно сообщила она, бросив шляпку на стул.

– Как, еще одна? Вы же устраивали в сентябре…

– Нет, эта будет домашней. Нас пока пятеро, Нелли – хозяйка. Ты участвуешь?

– Не знаю, – нахмурилась Ванесса. – У меня и работ хороших нет толком…

Новость, однако же, разбудила в ней волнение. Захотелось окунуться в радостную подготовительную кутерьму: отбирать, развешивать, пусть даже и не свое; обмениваться мнениями и ревниво наблюдать за реакцией гостей.

– А когда выставка?

– В следующие выходные.

Пришла Грейс и, мигом оценив обстановку, принялась мягко убеждать ее не спешить с отказом. Попросила показать работы («Я точно помню, у тебя было что-то интересное»); рассматривала долго, с пристрастием. Наконец вынесла вердикт:

– Вот эти я бы точно взяла.

Это были два пейзажа, сделанные в Фернтри-Галли: один с прудом, другой с эвкалиптами. Технически они казались ей неплохими, но не хватало чего-то еще. Она и сама не могла понять, в чем тут дело, однако, подумав, согласилась выставить их: чужое мнение бывает полезным.