И тогда я солгал - [23]

Наверное, это колли из Вентон-Ауэна, которая в темноте убежала с фермы. А может быть, заблудилась. Я протягиваю ей руку, которую она сразу принимается лизать. Мне приятна ее горячая телесность, запах и гладкость ее шерсти, но я не хочу, чтобы она шла следом за мной. Не хочу, чтобы кто-нибудь явился ко мне ее разыскивать. Она этого не понимает и жмется ко мне бочком. Я не могу хладнокровно оттолкнуть ее. Тропинка здесь проходит у самого обрыва, и даже в спокойные ночи море шумит громче, чем днем. Моя нога скользит по россыпи маленьких камушков, и собака бросается между мной и обрывом, чтобы я не упал. Наверное, она видит тропинку лучше, чем я. Я колеблюсь, даю слабину. Будет неплохо, если я позволю ей стать моим провожатым. Но через мгновение я начинаю мыслить здраво.

Ладно, позволю ей пойти со мной, а утром отведу в Вентон-Ауэн и скажу, чтобы ночью ее сажали на цепь, иначе она свалится с утеса.

Мы идем, и стук ее когтей по твердой земле перекрывает все прочие звуки, которые могут раздаваться позади нас.

7

Ручная граната зажимается в ладони, рука отводится назад и быстрым широким движением выкидывается вперед (постоянно оставаясь выпрямленной), граната выпускается, будучи поднятой выше головы метальщика, и в полете должна описать полукруг.

Штурмовые группы должны по возможности быстро уничтожать или оттеснять занимающего окоп противника и очищать предписанное приказом количество неприятельских окопов, а затем удерживать очищенный участок, желательно с наименьшими потерями. Следует помнить, что осуществлять непосредственное уничтожение живой силы противника может только головная часть атакующего отряда, а совершать бросок единовременно может, за редким исключением, только один человек. Необходимо, чтобы метальщики снабжались гранатами бесперебойно, а потери автоматически восполнялись из подкреплений.[14]

Собаку мне кормить нечем, но она, кажется, не голодна. Я зажигаю свечу, а собака крутится на лоскутном коврике, устраиваясь поудобнее. Она чувствует себя вполне непринужденно. Ставлю ей миску с водой, и она лакает, не сводя с меня глаз. Я наблюдаю, как ее язык шлепает по воде. Она хочет не только утолить жажду, но и поиграть, ей приятно соприкосновение с водой.

Утром ей придется уйти. Я протягиваю к ней руку, и она тщательно ее вылизывает, и ладонь, и тыльную сторону, своим влажным, шершавым языком. Закрываю глаза.

Я устал и чувствую, что этой ночью мой сон будет глубоким. Ветер усиливается. Тот, кто построил этот дом, выбрал удачное место, потому что ветер проносится над верхушкой крыши и не обрушивает на стены всю свою силу. Но частенько возникает ощущение, будто тебя уже уносит к морю. Мне не нравится запираться. Когда дверь открыта, сквозь нее видны земные впадины и возвышенности, похожие на волны, а дальше — море. Взгляд ни на чем не задерживается до самого горизонта, а тот часто скрыт за туманом или дождем, так что море и небо сливаются воедино. Когда спускается туман, не видишь ничего, кроме совсем близких предметов. Шум прибоя нарастает, словно приглушенный барабанный бой.

Завтра утром я пораньше разведу огонь, вскипячу воды и побреюсь. Надо бы сходить к цирюльнику в Саймонстаун. Я пытался сам подровнять себе волосы, но получилось неважно. Не хочу, чтобы цирюльник прикасался к моей голове, вертел ее туда-сюда и при этом нес всякую чепуху.

Я встаю, наливаю воды из кувшина в лохань и умываю лицо и руки. Подхожу к двери, выплескиваю содержимое лохани в темноту, потом задуваю свечу и закутываюсь в одеяло. Собака устраивается как можно ближе к кровати и сворачивается калачиком. Она фермерская собака и спит чутко. Одно ухо у нее всю ночь приподнято на случай опасности.

Мы спим. Я погружаюсь куда-то вглубь, словно ныряльщик, освоивший секрет подводного дыхания. Меня окружает что-то сладкое — то ли воздух, то ли вода. Мне снится, будто кто-то дарит мне букетик бархатцев. Я подношу их к самому носу. Аромат у них пряный и резкий. Я держу их у носа, потому что когда у тебя есть бархатцы, не хочется нюхать больше ничего, особенно цветы вроде лаванды… Розы так не пахнут… а лилии воняют гнилью… нужны сотни и тысячи бархатцев… или миллионы… даже если зарыться в них… все равно вонь будет проникать сквозь…

Меня будит собачий скулеж. Я продираюсь сквозь лепестки, которые выросли большими, будто обеденные тарелки. Собака скребется о кровать, пытаясь на нее взобраться. Одеяло туго обернуто вокруг меня, сковывает мои движения. Вот почему мне приснился такой сон. Я весь вспотел. Собака неистово скулит. Вспрыгивает на кровать, пытается залезть на меня, наконец ей это удается, и вот она вся на мне, дрожащая, напуганная.

Я обнимаю ее.

— Тихо, тихо! — говорю я ей, будто лошади, обезумевшей во время обстрела. Она так исступленно зарывается в одеяло, что я боюсь, как бы она меня не укусила. Нужно зажечь свечу, но я не могу отыскать спички.

Скулеж прекращается. Собака принимается гортанно рычать и пятится ко мне от изножья кровати. Я кладу руку ей на шею и чувствую, что шерсть у нее стоит дыбом. У меня самого шевелятся волосы на затылке. Нужно зажечь свет.