И тогда я солгал - [25]

Но со словами у Фредерика не сложилось. Я ни разу не видел, чтобы он читал для удовольствия, хотя он любил, когда ему что-нибудь рассказывали. Он не желал, чтобы я читал ему вслух, хотя я был хорошим чтецом. Вместо этого он просил, чтобы я пересказывал содержание книг. Он слушал до самого конца и не позволял останавливаться, пока мне не приходилось идти копать огород или помогать матери со стиркой. Мы сидели рядышком, а иногда, увлекшись рассказом, обнимали друг друга за плечи и прижимались еще теснее.

— Почему ты сам не читаешь? — спросил я его однажды. Чтобы лучше воспринять книгу, нужно оказаться наедине с ней, внутри нее. Если бы Фредерик дал хотя бы полшанса «Повести о двух городах», он не смог бы оторваться. Почувствовал бы себя Сидни Картоном, полугероем-полузлодеем, который разрывается между двумя сторонами собственной натуры и не знает, которая одержит верх, вплоть до финальной поездки на эшафот…

— Мне скучно читать. Я не умею изображать голоса, как ты.

А я думал, что голоса в книге звучат сами по себе. Нужно только ее раскрыть, и они заговорят с тобой. Но у Фредерика этого не получалось.

— Это не одно и то же. Продолжай. Ты остановился там, где Сидни Картон узнает, что Люси в опасности. В винной лавке. Говорила Месть.

Месть была француженкой. Я знал, что французы говорят не так, как мы. Фредерик немного знал французский, который звучал для меня бессмысленно, и я не хотел его копировать. Вместо этого я наделил Месть голосом, как у Эллен Техиди, когда она орала на детей, заставляя их съеживаться. Она была худшей женщиной, которую я знал. И вот рассказ засверкал во мне, словно пламя.

— Ну ладно, — сказал я, как будто делая Фредерику одолжение.

* * *

Когда Фредерику исполнилось тринадцать, мистер Деннис отправил его из нашего захолустья в школу в Дорсете. Труро тоже был недалеко. Когда Фредерик приезжал на летние каникулы, мы по-прежнему проводили время друг с другом, не считая одного года, когда он привез с собой приятеля и всюду с ним таскался. Я видел их всякий раз, когда заворачивал за угол. И проходил стороной. Не хотел, чтобы они со мной заговорили. Приятель пробыл всего неделю, но лето для меня стало совсем другим. Я подумал, что это, наверное, конец. Даже зная, что приятель уехал, я избегал Фредерика. Спустя несколько дней он пришел меня искать. Я как раз был на огороде, заботы о котором со времени болезни матери перешли ко мне. Для картошки места не хватало, но я выращивал все остальное. У меня еще оставалась картофельная грядка при Мулла-Хаусе. Был летний вечер, долгий и погожий, и я собирал стручковую фасоль. На меня легла тень Фредерика.

— Куда ты запропастился? — спросил он, севши на корточки напротив меня.

— Занят был. У кого-то каникулы, а у кого-то и работа. — Я поднялся на ноги.

— Сегодня же суббота! Ты работаешь полдня.

Я пожал плечами.

— Мне надо собрать фасоль.

— Я подожду.

Я снова опустился на корточки и отряхнул землю с ладоней.

— Твой приятель уехал, да?

Фредерик протянул руку, сорвал стручок, обломил с конца и начал медленно жевать. Я наблюдал, как стручок исчезает у него во рту, и единственный раз в жизни почти что возненавидел Фредерика. Я вскипал от злобы и ревности. Я мог бы вытоптать всю грядку раньше, чем он успел бы сорвать еще один стручок.

Фредерик это знал. Сообразительности ему было не занимать. Он пристально смотрел на меня, и я задержал дыхание, гадая, что он собирается делать. За ним, где земля пологим склоном уходила к морю, в небо круто взмывали чайки. Вот и конец, подумал я. Но лицо Фредерика изменилось. Он посерьезнел и опустил глаза, будто в церкви. Внезапно бросился на колени, подался вперед и ударился лбом о землю. Потом выпрямился и молитвенно сложил руки.

— Я не сахиб. Я твой чела, — бухнул он. Изобразить голос Кима у него не получилось, зато он запомнил слова. «Кима» я читал на прошлую Пасху. Говорил о нем не переставая, и Фредерик заставил меня пересказать всю книгу от начала до конца.

— Вставать? — спросил Фредерик уже собственным голосом. И медленно начал клониться вперед, наконец потерял равновесие и повалился на меня.

— Ты сумасшедший, — сказал я, поднимая его.

— Вставать?

— Вставай, болван. — И на этом все. Мы снова принадлежали друг другу. На следующие каникулы Фредерик приехал один.

Если я употреблял слишком много слов, то мне хотелось знать, каких именно слов было слишком много. Фредерик мне этого не объяснил. По крайней мере, доверять ему безоговорочно я перестал. Я рассудил так: если ты пользуешься любой возможностью заполучить то, что тебе нужно, этого становится у тебя слишком много. Бывает, посеешь салат, а потом приходится прореживать всходы.

Гладить эту собаку — самое успокаивающее занятие, которое мне известно. Возвращаться в Вентон-Ауэн ей хочется не больше, чем полететь на луну, но мне придется ее отвести, чтобы никто не постучался в дверь и не увидел пустую кровать Мэри Паско, начищенный стол с горелым пятнышком от вчерашней спички, землю, которую я потревожил, копая могилу для Мэри Паско.

— Умница, умница, — бормочу я и поглаживаю ее медленнее, протяженнее, легче, подготавливая к тому, что скоро все закончится.