И хлебом испытаний… - [106]

Похороны Буси были исполнены суховатой и умиротворяющей печали, но при этом зрение цепко и трезво отмечало подробности, — словно мастеровой у мастерового перенимал ремесло.

Гроб, обтянутый кумачом и обитый по краю полоской тисненого картона, высеребренного под глазет, поставили на кучу комковатой желтой земли, вынутой из могилы, сняли крышку. Бусино лицо на плоской белой подушке казалось особенно смуглым, длинные густые ресницы загибались вверх, бородка была аккуратна, только губы, полные, красивой лепки Буськины губы, посерели и сплющились и в уголках рта залегли мглистые тени, на лице не было отчужденной покойницкий значительности, — в нем был еле заметный тихий вопрос.

Губы мои ощутили бестрепетность гладкого, как стекло, лба. Я отошел за изголовье гроба и увидел белое пятно темени и хлопья сероватой перхоти в темных поредевших волосах.

Оглушительно граяли кладбищенские вороны на голых, дрожащих деревьях.

Холмик над могилой вышел совсем небольшой.

Мы помянули Бусю вдвоем с Киркой у меня. Выпили и помолчали, да и не о чем было говорить.

Прошло еще несколько дней, наполненных тихими простыми мыслями, беспечальными воспоминаниями детства, нежностью к Наталье. Я был спокоен и добр, словно впереди еще предстояла длинная светлая жизнь.

Двенадцатого апреля Кирка снял швы.

— Заживает как на собаке, а я опасался воспаления, — сказал он, полосками лейкопластыря прикрепляя на рубец марлевую накладку.

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, — ответил я и спросил: — Выпьешь? И еды много вкусной. Наталья наготовила столько, неделю не съесть.

— Нет желания. — Кирка указательным пальцем толкнул очки вверх, пристально посмотрел на меня. — Подвигай рукой, не бойся. Не тянет шов?

Я осторожно пошевелил левой рукой, уже привычно стараясь не тревожить плечо, но Кирка покачал головой:

— Энергичней, чего ты? Люди после аппендицита на седьмой день бегают.

Я взмахнул резче.

— Ну, как?

— Ничего, — ответил я, — жить можно. — И правда, боли не было, лишь чуть тянуло под мышкой.

Кирилл вымыл руки, вернулся в комнату и сел в кресло.

— Ты выпьешь? — спросил я.

— Сказал же — нет, — чуть резче, чем следовало, ответил Кирка, но, снизив тон, добавил: — Устал сегодня. Наташа зайдет?

— Она на занятиях, через час, наверное, вернется, — я посмотрел на него.

Кирка сидел в кресле, далеко вытянув ноги, длинное лицо было жестким. Я вдруг подумал, что мы видимся в последний раз, и сказал:

— Оставайся, поужинаем втроем.

Синий вечер сгущался за окном, я включил люстру и задернул шторы, сел на диван против Кирки.

— Нет, поеду, — сказал он. — Лягу пораньше, отосплюсь, — но не пошевелился в кресле, глаза из-за стекол смотрели на меня пристально.

И снова остро кольнула мысль, что мы видимся в последний раз, и я понял, что Кирка хочет что-то сказать, предложил:

— Может, кофе попьешь?

— Не хочу. Как у тебя на работе, больничный нужен? — Он пальцем поправил очки.

— Я взял за свой счет — собирался в деревню. Завтра поеду потихоньку.

— Надолго?

— На пару дней, а вообще, не знаю — посмотрю, — я придвинул пепельницу на столике и закурил.

— А потом? — настойчиво спросил Кирка.

Я знал, что никакого «потом» не будет, и поэтому только пожал плечами и прищурился, будто дым сигареты попал в глаза.

Часы пробили четверть.

— Мы никогда не спрашивали друг друга, но…

— Давай не будем ломать многолетнюю традицию, — перебил я и глубоко затянулся.

Кирка сжал губы, длинное твердое лицо порозовело.

— Ты не сердись, — сказал я. — И так тошно. У меня целый фолиант вопросов, мне самому и отвечать.

— Хорошо. — Кирка поднялся.

Я тоже встал, подошел к нему и сказал:

— Спасибо, Кира, за то, что заштопал, и вообще за все.

— Ну ладно, — он отвел взгляд. — Пойду.

— Наталья здесь будет жить. Я ей ключи оставлю. Мало ли, задержусь или что, так ты ей позвони, чтоб не скучала, — небрежным тоном попросил я.

Кирка внимательно посмотрел на меня сверху вниз.

— Ты действительно только на два дня? — спросил он.

— Рассчитываю так, но вдруг придется зарулить куда-нибудь подальше, если возникнут какие-то обстоятельства, — я выдержал его взгляд.

— Хорошо, позвоню на будущей неделе. — Кирка шагнул к двери.

Я вышел за ним в переднюю, смотрел, как он надевает пальто, задевая длинными руками стенки, оклеенные шпоном карельской березы. Мы попрощались молча. Рука его была сухой и твердой.

В тишине я ходил по комнате, разглядывая знакомые вещи. Время мое истекало. И не было жаль ни вещей, ни этой квартиры. Когда-то, тысячу лет назад, они что-то значили в моей жизни, но обесценились, как какие-нибудь керенки в октябре одна тысяча девятьсот семнадцатого.

Во мне не было ни сожаления, ни горечи, — лишь заунывная пустота в прах продувшегося игрока.

Я услышал щелчок замка входной двери, глубоко вздохнул и выпрямил спину. Надо было дожить оставшееся время. Дожить достойно хотя бы его.

Наталья вошла в переднюю и сразу прижалась ко мне, свежая, с прохладными гладкими скулами. Я повесил ее легонькое пальто на вешалку, усадил на табуретку и снял сапоги.

— Ну, как ты? — Она положила ладони мне на грудь и посмотрела в лицо.

— Хорошо, — я помахал левой рукой. — Был Кирилл, швы снял и сказал, что все нормально. — Я улыбался изо всех сил.