И дева плачет на рассвете... Весенний рассказ - [5]

На могиле профессора Плоткина неподъемные (даже краном) тома, вытесанные из красного гранита, отшлифованные, том на томе... Досточтимые господа потомки, как же так?! Каково покойнику лежать под каменным многопудьем, не для того тома-то писал. Покойника надо щадить. Однажды при жизни Анна Андреевна Ахматова сказала профессору Плоткину, без укора, в своей величавой манере, поверх чего-либо личного: «Лев Абрамович, вы на поносные статьи обо мне построили дачу в Комарове». Лев Абрамович ухмыльнулся, все-все понимая. Но жизнь дается один раз и надо ее прожить... После всех уравняло комаровское кладбище.

Вера Федоровна Панова, когда я дал ей прочесть мои первые сочинения, одобрила меня: «У вас каждый герой говорит по-своему. Вы можете писать пьесы». Ах, Вера Федоровна, пьес я не написал ни одной, да и не все ли равно?! Комаровская супесчаная земля да будет вам пухом!

Дмитрий Остров... Когда мы с Дмитрием Константиновичем жили последний раз в Доме творчества писателей в Комарове, он дал мне взаймы пятерку, хотя с наличностью у него было туго, финансами распоряжалась его жена Зоя, по должности бухгалтер. В тот раз я назначил свидание девушке, пятерки бы мне хватило при любом повороте. Но девушка не пришла на свидание, я вернулся малость ушибленный, однако довольный собой, не уронивший себя. Отдал Мите пятерку, мы куда-то пошли, что-то купили. Мой старший товарищ меня поучал: «Умереть лучше всего на бабе, легкая смерть и как бы почтенная». Он кое-что знал, у него за плечами была тюрьма и война. Кто помнит повесть Острова «Капелька»? Повесть такая: сидели в лагере разные люди: один матерый бандюга, другой по указу: на работу опоздал или что-то в этом роде. Бандюга свой срок отмотал, ему выходить на волю; молодой доверчивый зек дал блатному адрес матери и сестры: устроиться на первое время. И написал как бы рекомендательное письмо. Бандюга воспользовался любезностью лагерного товарища, был принят в семейном доме. В первую же ночь не справился с собой: молодую изнасиловал и прирезал, заодно и пожилую, прихватил что было в доме стоящего и... вскоре был схвачен. Его препроводили в тот же лагерь, в тот же барак... Судили своим судом воры в законе, приговорили... замочить (политические не возражали; единственный случай согласия политических с урками), но нашелся один изощренный, всех убедил, что может быть мера жесточе казни: отправить суку под нижние нары, оттуда не высовываться. Так и сделали, если сука высовывался, били в морду сапогами, давали пищу по капельке, за то и прозвали «Капелькой». Так было или не было, мы не знаем; отбывший срок в лагере по политической статье Дмитрий Остров написал художественно убедительную повесть «Капелька». При жизни автора «Капельку» не печатали, после его смерти, по смягчении режима, жена Острова Зоя «Капельку» издала. Не читали? Сильная вещь!

На надгробном камне Острова, под его именем имя жены Зои. Мирно спите: на комаровском кладбище тихо, только по веснам играют зорю певчие дрозды.

Вадим Инфантьев. Подполковник. Моряк. Инженер. Работал в КБ атомных подводных лодок. Увлекался дирижаблестроением. На праздники облачался в морской мундир, с кортиком, с иконостасом фронтовых наград, при усах, красивый, широкогрудый, прочный, как пароход. Когда Инфантьев оставил военную службу, стал членом Союза писателей, его определили парторгом Союза. Он был хороший парторг, без карьерного прицела, справедливый, общедоступный, к вечеру вполпьяна. Его решили сохранить парторгом на второй срок, пригласили в обком... О том, как повел себя Инфантьев в обкоме, после рассказывали смешную байку. Секретарь обкома, будучи уверен, что отличившийся парторг рад оказанному ему доверию, хотел поздравить бравого моряка... Инфантьев замотал головой, затряс усами, как таракан: «Что вы, нет, не могу, я же хронический алкоголик. Я как заведусь — и допиваюсь до чертиков. Они лезут, я их вот так с пиджака сощелкиваю. Нет, увольте, никак не могу».

Однажды мы с Инфантьевым поехали в Хибины, в порядке шефства писателей над горняками, поднялись на гору Юкспор, на метеостанцию. Как поднялись? Вначале на шахтном подъемнике, прошли по выработкам, светя перед собой шахтерскими лампочками, через пробуренную дыру вылезли на заледенелый бок горы, на свирепый ветрило, привязали к ботинкам кошки и дальше вверх по тросику — таков был единственный путь на Юкспор. Вместе с нами карабкался на верхотуру подносчик продуктов — штатная должность на метеостанции. Наверху воцарилась полярная ночь, звезды так близко, что можно потрогать рукой; внизу огоньки поселков, как с самолета. И — сухой закон на метеостанции, необыкновенно вкусная квашеная капуста: повариха-искусница квасила. Ее история (поварихи) такова: внизу под горой бедняжка спилась, без просвета, как спиваются женщины —до полного истощения всего, до сухотки. По настоянию начальника метеостанции пьянчужку воздынули на Юкспор (ей было все равно), в зону тотальной трезвости. Мы застали ее на шестом месяце пребывания на горе без единого схода вниз (одной бы ей не сойти), совершенно выздоровевшей, обаятельной, заботливо-хлопотливой, с ямочками на щеках, к тому же она была радисткой на судне, могла подменить радиста на станции, всем связала по варежкам и носкам, и ах какие борщи, супы с клецками, котлеты, пельмени, макароны по-флотски подавались к столу на метеостанции на Юкспоре! Мы пожили и тоже почувствовали в себе признаки выздоровления от какой-то болезни, неизлечимой внизу. «Знаешь, я бы здесь остался, — сказал Вадим Инфантьев, — я в метеорологии разбираюсь». И я бы остался. Но надо было спускаться вниз.