И дева плачет на рассвете... Весенний рассказ - [3]

Дачу первых секретарей обкома в Комарове (дачу Маннергейма) отдали детскому сектору, она вошла в круг забот моей мамы. Как-то раз мама взяла меня с собой показать свой чертог. Но я смотрел без внимания: в чертоге пищала мелюзга, пахло детским сектором. Так продолжалось недолго: сразу после Хрущева самую шикарную дачу на перешейке отобрали у Детского сектора, вновь закрепили за человеком №1 в Ленинграде. Впрочем, сам по себе данный первый человек мало что значил как явление временное, зато отлажена была служба по содержанию первого лица (и второго, и третьего). Бывало, еду вечером в Комарово, сзади слышу как бы и не голос, а рык: «Жигули номер такой-то, примите вправо! Остановитесь!» Судорожно даю право руля, знаю: едет в Комарово на дачу Юрий Филиппович (Фрол Романович, Лев Николаевич), скатертью ему дорожка! В охранной машине не только матюгальник, но и сильная оптика: увидеть далеко впереди в ночи номер. Когда ехал человек №1, все другие едущие должны были уметаться с проезжей части, как шваль.

Сплошной зеленый забор в два человеческих роста в Комарове поныне стоит нерушимо, подновлен; ворота на запоре. Особняк обитаем: иногда в ворота въезжает какой-нибудь «мерседес». А что за люди, кто такие, чья льгота, никто в Комарове не знает.

Бывший повар Комаров построил свой за́мок как бы в ряд с бывшим секретарским замком (хотя какой же ряд? каждый за́мок на собственной территории) — ударным методом, в сжатые сроки. Подводили к за́мку Комарова теплоцентраль, на линии рычали бульдозеры, носились самосвалы. Ну, конечно, одному Комарову, в прошлом повару из ресторана, такую постройку бы не отгрохать, а кто за ним? Тайна сия велика есть. Стена вокруг комаровского замка такова, что внутрь не заглянешь, не достучишься. У входа в за́мок, то есть над входом, установлены два прожектора, очевидно, опять же на случай нападения-обороны.

Проходя мимо только что отстроенного комаровского за́мка, невольно прикидываю: вот здесь поставить танк, нацелить пушку и жахнуть. Такой оборот подсказывает наша действительность: в октябре 93-го года жахнули из пушек по парламенту — ради чьих интересов? Не для того же, право, чтобы вместо спикера на букву «X» стал спикер на букву «Ш». Жахнули по воле нынешних замкостроителей, чтобы всем стало ясно: мы богатые! наше! не отдадим! Гражданские войны (мятежи, путчи, перевороты, подавление оных силой оружия) происходят не из демократических убеждений, не для усовершенствования политической системы, а когда делят собственность: было ваше, стало наше. Это нам объяснил еще Маркс, а мы делаем вид, что не знаем.

Особенно наглядно такое перераспределение в дачном поселке Комарово. В городе наружу выставились витрины, вывески с иностранным шрифтом, важно катят пузатые иномарки, на панелях преобладают криминальные рожи; бытование неимущего большинства сокрыто, заслонено. В деревне внешне что было, то и есть: по утрам дым из труб, звякнет колокольцами стадо, бабы на огороде, на дойке, мужики соображают у магазина на бутылку «Рояля»... В дачном поселке как на тонущем корабле: спасайся кто как может. Хотя рядом стоит на якоре суперлайнер (за́мок-особняк нового хозяина жизни), лодку не впустят, круга не кинут, руки не подадут.

В прежние времена в летнюю пору Комарово принадлежало детскому сектору. От детских садиков, пионерлагерей нынче остались фанерные ракеты, беседки, теремки, песочницы; не дудят горны, не пищит сопливая мелюзга. Комарово кормил курортторг: бывали самые ранние лук, петрушка, укроп, редиска, огурцы, помидоры; молоко, сметану, творог привозили из близлежащих совхозов. Нынче шаром покати, одна мерзость запустения. Закусочную в торговом ряду против вокзала, где можно было на два рубля похлебать борща со сметаной, уплести антрекот и запить компотом, для чего-то разрушили, возможно, в видах воздвижения на ее месте чего-нибудь невиданного. «Стекляшку» по дороге с пляжа на станцию, со своей котельной и кухней, раскокали; от ресторанчика на пляже остался ржавый каркас; раскурочены телефонные будки. И нет ни души: ни лыжника зимой, ни экскурсанта — побывать на могиле Анны Ахматовой, ни дачника, ни рыбака: дорого ехать из Питера в Комарово. Пробежит собака, посмотрит на тебя малохольными глазами с выражением: может быть, этого разорвать и съесть (разумеется, вкупе с другими собаками)?

На бывшей овощной лавке повесили вывеску «Кафе-бар», с месяц пошустрили юные коммерсанты и погорели, в буквальном смысле: изнутри подожгли; из пустых оконниц торчат головешки.

В продуктовом магазине, с прежними продавщицами, в очереди за постным маслом, гречкой, батоном можно услышать разнообразные суждения о нашей действительности. Вот дама-дачевладелица, давно мне знакомая, когда-то водившая экскурсии, с навыком громкоговорения на публику, с выраженным активным началом... Дама: «За семьдесят лет всех отучили хоть что-нибудь делать самостоятельно, как-нибудь проявить себя. Никто не умеет работать... А я как сяду за компьютер — такое блаженство! И столько предлагают всякой работы, приезжают из Англии, из Америки, у меня весь день звонит телефон, просят сводить, показать, объяснить, что происходит в России. И так хорошо платят! При советской власти я нажилась в бедности, это так оскорбительно! Слава Богу, настало прекрасное время!»