И бывшие с ним - [57]

Оказалось, ждали Юрия Ивановича и Эрнста, их повезет Додик: вернулась Вера Петровна, ответственные за похороны мариниста держат вдову в осаде.

Открыл им знакомый худущий человек с седой бородой и с седыми, по плечи волосами. Не здороваясь, не видя их даже, он слабым и одновременно властным движением руки отодвинул их — и вовсе их тут прижало к стене: следом за худущим повалили чернобородые и голоусые, с шишкастыми лбами, а один — с красным пятном волчанки на щеке.

С друзьями вошел вернувшийся с площадки худущий, обогнал их в коридоре. Прошли в кабинет, веселый и парадный одновременно, с метровым серебряным подсвечником на столе, с акварелями на стенах, с солнцем на паркете, где видна каждая жилка.

В глубине квартиры бормотанье, то глухое и вкрадчивое, как голубиная воркотня, то раздраженное, что особенно выдавалось в полных гласных.

Пришел худущий, от порога устало, но зло набросился на Эрнста:

— Вы расселись, а мы вытирай пыль брюхом! — Тут он как впервые увидел Юрия Ивановича и Додика. — Вот коллеги и помогут вам. Действуйте, ваш ход, ведь она не в своем уме. Все средства исчерпаны за четыре дня.

Эрнст опустил голову.

— Но вы ее лечили! — напирал худущий.

— Ну, консультирую в поликлинике худфонда… И вам что-то выписывал, бывало.

— Выписывал!.. В этом доме мы не раз с вами сиживали за столом. Графин с серебряной пробкой. А как тут подавали ветчину, помните? В желе тончайшие пласты свернуты трубочкой?

Эрнст поднялся, ушел.

— Думайте, думайте, за этим вас сюда послали. Пожалуйста, на август — сентябрь путевку в Гурзуф. Расстараемся. А может, есть случай скатать в Рим на месячишко, там дом Академии художеств. Бывает, вставляем в группу художников заслуженное лицо.

Додик слушал снисходительно, худущий подсел к Юрию Ивановичу. И опять Юрию Ивановичу померещилось: в коже щек у худущего пробивается медная зелень.

— В мешок и в море, а? Да так не хоронят со времен парусного флота.

Он не бывал в Риме, понял Юрий Иванович, и знает, что не попадет.

Вернулся Эрнст с человеком в светлой тройке. Человек поманил худущего. Худущий тотчас вернулся, опять подсел к Юрию Ивановичу.

— Ну, увезете в больницу, что это даст? — спросил Эрнст. — Она знает, чем чреват ее диабет.

— Даст моему покойному другу последнее пристанище… Если она заявила о припадке, чтобы избавиться от всех нас, друзей покойного, от руководства союза, то мы сделаем свой ход. Ради нее, живой, и ради памяти ее мужа. Она окажется в больнице, и тогда станет преимущественным право его сына от первого брака.

— Не выйдет у вас, — сказал Эрнст.

— Тогда решусь и скажу ей: куда, зачем его в море, покойного? Решусь и скажу: не был он моряком ни в душе, ни в натуре. Послужил матросом в юности, и все на том. Моря не любил, он сам мне говорил, боялся!.. Но надевал тельняшку, рисовал корабли — сперва делал из себя противоположность, искал компенсации, так это называется у вас в психологии? Позже — из желания добиться всеобщей благожелательности, стало быть, из корысти. А еще позже — из желания доминировать.

— Не поверит она вам, — сказал Юрий Иванович. — Не развенчать морячка.

— Я пытался говорить, — признался худущий. — Она в ответ: почему же в таком случае моряки дали ему квартиру в своем ведомственном доме? Не поверит она, что покойный не считал себя моряком и прожил не свою жизнь, а?

Зазвонил телефон, худущий назвал здешний адрес, спросил уже потише: когда выедет машина и все ли знают в больнице?..

Юрий Иванович переглянулся с Эрнстом.

— Пусть мужа она не считала морской душой, — сказал Эрнст, — но вас даже не дослушает.

— Не дослушает?.. Покойник тоже ее боялся… В молодости боялся: уведут — красавица, а он худ и длинен. Боялся в старости… стыдился ее скандалов, ее шляпы с искусственными цветами. На даче прятал бутылку в снег.

— Ей с вами согласиться — это признать поражение, — сказал Эрнст.

Худущий поглядел на него. Глаза худущего были усталые и как бы глядели с трудом.

— Да, она из тех… что делают карьеру из принадлежности к мужу, — сказал худущий. — Разговоры, престиж, звание академика… Но это ведь так, обрядность!

— Но эту обрядность она вначале противопоставляла будням пишбарышни, — сказал Эрнст.

— Пойду вот сейчас, скажу: куда его, куда? Ведь протухнет.

— И еще тридцать лет — будням домохозяйки, — досказал Эрнст. — А стало быть, противопоставляла судьбе.

Появился человек в тройке, у него было красное потное лицо.

— Вы ей сказали про сына? — растерянно спросил он.

Заглянул и другой, в черном, проговорил:

— Выметайтесь, говорит, сдаюсь.

Все поднялись, как-то быстро очутились в коридоре, затем на лестничной площадке, а там внизу, во дворе. Худущий и с ним верный в тройке, не простившись, сели в машину и уехали.

Друзья, постояв возле своих машин, потянулись обратно в подъезд.

Вышли из лифта, глядели, затаившись: спиной к ним стояла в дверях Вера Петровна.

Она поняла: поднялись к ней. Чуть качнулась, хотела взглянуть, но удержалась. Подняла руку на уровень плеча и слабым движением от локтя что-то бросила в глубь коридора. Ключи, понял Юрий Иванович. Брошенное брякнулось на паркет.

Затем, отступив, по-прежнему спиной к ним, она потянула дверь.