И будет вечен вольный труд - [75]

Соловке-игруну претит вороний грай…»

С полатей смотрит Жуть, гудит, как било, Лаче^{333},

И деду под кошмой приснился красный рай.

Там горы-куличи и сыченые реки,

У чаек и гагар по мисе яйцо…

Лучина точит смоль, смежив печурки-веки,

Теплынью дышит печь — ночной избы лицо.

Но уж рыжеет даль, пурговою метлищей

Рассвет сметает темь, как из сусека сор,

И слышно, как сова, спеша засесть в дуплище,

Гогочет и шипит на солнечный костер.

Почуя скитный звон, встает с лежанки бабка,

Над ней пятно зари, как венчик у святых,

А Лаче ткет валы размашисто и хлябко,

Теряяся во мхах и в далях ветровых.

1912

«Правда ль, други, что на свете…»

Правда ль, други, что на свете

Есть чудесная страна,

Где ни бури и ни сети

Не мутят речного дна;

Где не жнется супостатом

Всколосившаяся новь

И сумой да казематом

Не карается любовь,

Мать не плачется о сыне,

Что безвременно погиб

И в седой морской пучине

Стал добычей хищных рыб;

Где безбурные закаты

Не мрачат сиянья дня,

Благосенны кущи-хаты

И приветны без огня.

Поразмыслите-ка, други,

Отчего ж в краю у нас

Застят таежные вьюги

Зори красные от глаз?

От невзгод черны избушки,

В поле падаль и навоз

Да вихрастые макушки

Никлых, стонущих берез?

Да маячат зубья борон,

Лебеду суля за труд,

Облака, как черный ворон,

Темь ненастную несут?

<1913>

«Вот и я — суслон овсяный…»

Вот и я — суслон^{334} овсяный,

Шапка набок, весь в поту,

Тишиною безымянной

Славлю лета маету.

Эво, лес, а вот проселок,

Талый воск березняка,

Журавлиный, синий волок

Взбороздили облака.

Просиял за дальним пряслом

Бабий ангел Гавриил^{335},

Животворным, росным маслом

Вечер жнивье окропил:

Излечите стебли раны —

Курослеп, смиренный тмин;

Сытен блин, кисель овсяный

На крестинах и в помин.

Благовейный гость недаром

В деревушку правит лёт —

Быть крестинам у Захара

В золотистый умолот^{336}.

Я суслон, кривой, негожий,

Внемлю тучке и листу.

И моя солома — ложе

Черносошному Христу.

1915

«Обозвал тишину глухоманью…»

Обозвал тишину глухоманью,

Надругался над белым «молчи»,

У креста простодушною данью

Не поставил сладимой свечи.

В хвойный ладан дохнул папиросой

И плевком незабудку обжег.

Зарябило слезинками плесо,

Сединою заиндевел мох.

Светлый отрок — лесное молчанье,

Помолясь за заплаканный крест,

Закатилось в глухое скитанье

До святых, незапятнанных мест.

Заломила черемуха руки,

К норке путает след горностай…

Сын железа и каменной скуки

Попирает берестяный рай.

1915 или 1916

«От кудрявых стружек тянет смолью…»

От кудрявых стружек тянет смолью,

Духовит, как улей, белый сруб.

Крепкогрудый плотник тешет колья,

На слова медлителен и скуп.

Тепел паз, захватисты кокоры,

Крутолоб тесовый шоломок.

Будут рябью писаны подзоры.

И лудянкой выпестрен конек.

По стене, как зерць, пройдут зарубки:

Сукрест, лапки, крапица, рядки,

Чтоб избе-молодке в красной шубке

Явь и сонь мерещились — легки.

Крепкогруд строитель-тайновидец,

Перед ним щепа как письмена:

Запоет резная пава с крылец,

Брызнет ярь с наличника окна.

И когда оческами кудели

Над избой взлохматится дымок —

Сказ пойдет о красном древоделе

По лесам, на запад и восток.

<1915 или 1916>

Сказ грядущий

Кабы молодцу узорчатый кафтан,

На сапожки с красной опушью сафьян,

На порты бы мухояровый камлот —

Дивовался бы на доброго народ.

Старики бы помянули старину,

Бабки — девичью, зеленую весну,

Мужики бы мне-ка воздали поклон:

«Дескать, в руку был крестьянский дивный сон,

Будто белая престольная Москва

Не опальная кручинная вдова…»

В тихом Угличе поют колокола,

Слышны клекоты победного орла:

Быть Руси в златоузорчатой парче,

Как пред образом заутренней свече!

Чтобы девичья умильная краса

Не топталась, как на травушке роса,

Чтоб румяны были зори-куличи,

Сытны варева в муравчатой печи,

Чтоб родная черносошная изба

Возглашала бы, как бранная труба:

«Солетайтесь, белы кречеты, на пир,

На честное рукобитие да мир!»

Буй-Тур Всеволод^{337} и Темный Василько^{338},

С самогудами Чурило^{339} и Садко,

Александр Златокольчужный^{340}, Невский страж,

И Микулушка^{341} — кормилец верный наш,

Радонежские Ослябя^{342}, Пересвет,—

Стяги светлые столетий и побед!

Не забыты вы народной глубиной,

Ваши облики схоронены избой,

Смольным бором, голубым березняком,

Призакрыты алым девичьим платком!..

Тише, Волга, Днепр Перунов^{343}, не гуди,—

Наших батырей до срока не буди!

1917

Песнь солнценосца

Три огненных дуба на пупе земном,

От них мы три желудя-солнца возьмем:

Лазоревым — облачный хворост спалим,

Павлиньим — грядущего даль озарим,

А красное солнце — мильонами рук

Подымем над миром печали и мук.

Пылающий кит взбороздит океан,

Звонарь преисподний ударит в Монблан^{344},

То колокол наш — непомерный язык,

Из рек бечеву свил архангелов лик.

На каменный зык отзовутся миры,

И демоны выйдут из адской норы,

В потир отольются металлов пласты,

Чтоб солнца вкусили народы-Христы.

О демоны-братья, отпейте и вы

Громовых сердец, поцелуйной молвы!

Мы — рать солнценосцев на пупе земном —

Воздвигнем стобашенный, пламенный дом:

Китай и Европа, и Север и Юг

Сойдутся в чертог хороводом подруг,

Чтоб Бездну с Зенитом в одно сочетать,

Им бог — восприемник, Россия же — мать.

Из пупа вселенной три дуба растут:

Премудрость, Любовь и волхвующий Труд…

О, молот-ведун, чудотворец-верстак,

Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак,

В ваш яростный ум, в многострунный язык