И будет рыдать земля. Как у индейцев отняли Америку - [29]

Умница и красавица Элизабет (Либби) Бэкон, дочь почтенного судьи из города Монро в Мичигане, была такой же кипучей натурой, как ее будущий муж. Поначалу ее отец не одобрял ухаживаний Кастера, считая пылкого молодого поклонника слишком непримечательным и к тому же оставляющим сомнения в его порядочности (прежде чем обратить внимание на Либби, Кастер, по слухам, соблазнил четырех самых завидных невест города), поэтому он запретил дочери видеться с Кастером, пока тот не получит генеральскую звезду. Звезду Кастер получил, в феврале 1864 г. влюбленные обвенчались и с тех пор были неразлучны, насколько позволяли военные кампании, а в разлуке их переписка просто дымилась от скрытой страсти. И хотя их отношения не обошлись без бурь, Либби оставалась безоговорочно преданной своему Оти. «Безропотная тихоня не мой идеал жены, – признавалась она подруге, – но я хочу полагаться на мужа как на более рассудительного и опытного, чтобы он был мне мудрым наставником во всем»[86].

Однако по окончании Гражданской войны Кастеру и самому не помешало бы мудрое наставничество. Как и другие офицеры, чье добровольческое звание, или бревет, оказалось выше их звания в регулярной армии, он потерял в ранге, превратившись из генерал-майора в капитана, и всерьез подумывал подать в отставку, пока Шеридан не выхлопотал для него назначение подполковником в недавно сформированный 7-й кавалерийский полк. Хотя Кастер предпочитал дерзать на военном поприще, а не на гражданском, армия фронтира обескураживала его и выводила из себя. В подчинении у него теперь были не рьяные добровольцы: как и любой другой регулярный полк, 7-й кавалерийский состоял из необученных разгильдяев и потенциальных дезертиров, и офицеры недалеко ушли от солдат.

Первая же боевая задача едва не оказалась для Кастера последней. На второе утро выслеживания беглецов из Пони-Форк он отделился от своих, чтобы поохотиться. Когда ему попался первый в его жизни бизон, Кастер «завопил от восторга и упоения», однако радовался он ровно до тех пор, пока бизон не попытался поднять на рога его коня. Тогда Кастер выхватил револьвер, чтобы пристрелить бизона, но промахнулся и убил собственную лошадь. Подполковник понятия не имел, где находится: увлекшись погоней, он «потерял все ориентиры». Прошагав наугад 10 км, он заметил на горизонте пыльное облако. «Поспешно присмотревшись, я заключил, что источников у этой пыли может быть три – белые, индейцы или бизоны. В любом случае два против одного в мою пользу». Тогда Кастер уселся ждать – и дождался: в редеющих клубах пыли показался кавалерийский штандарт. Судя по всему, легендарная удача Кастера не собиралась изменять ему и на Великих равнинах[87].

Пробиваясь с полком к Смоки-Хилл, Кастер обнаружил, что дорога разорена – три четверти дилижансных станций были либо брошены, либо сожжены. На одной из них двое перепуганных смотрителей, оставшихся на посту, сообщили, что на соседнюю станцию напали индейцы и убили трех работников. Не проверив их слова, Кастер отправил Хэнкоку донесение, в котором возложил вину за содеянное на индейцев из Пони-Форк. Этого Хэнкок и ждал. Утром 19 апреля, не слушая отчаянных возражений Уинкупа и некоторых офицеров, он поджег стоянки шайеннов. Кастер тем временем успел разобраться в обстановке. Смотрители узнали о набеге из вторых рук – от кучера проезжавшего дилижанса, не уточнявшего, какие индейцы напали на станцию и доподлинно ли известно, что это были именно индейцы. Снарядив запоздалую разведку, которая показала, что след беглецов из Пони-Форк пересекает реку Смоки-Хилл в 65 км к западу от самой западной из разоренных станций и уходит на север, Кастер написал второе донесение, снимающее вину с индейцев из Пони-Форк, но на Хэнкока оно не подействовало. Генерал стоял на своем: в догорающих индейских лагерях скрывалось по меньшей мере «гнездо подстрекателей к мятежу».

Агент Уинкуп был безутешен. «Я не знаю ни одного доказанного преступления со стороны шайеннов, которое оправдывало бы такую кару, – писал он в Департамент по делам индейцев. – Все это до крайности ужасно, и этих самых индейцев, которыми занимается мое агентство, попросту подталкивают к войне»[88].

Оставив позади тлеющие останки стоянок на Пони-Форк, Хэнкок двинулся на восток, чтобы встретиться в Форт-Додже с вождями кайова и положить конец их набегам на техасское приграничье. Там он в очередной раз продемонстрировал во всей красе свое незнание психологии индейцев и запорол переговоры, по невежеству вмешавшись во внутриплеменную борьбу за власть. Зимой умер верховный вождь кайова, и теперь на этот статус претендовали двое: Бьющая Птица и Сатанта. Бьющая Птица в свои 32 года был еще слишком молод для вождя. Тонкокостный и мягкоголосый, он выступал за мирное сосуществование с белыми (за исключением техасцев). Взрывному позеру Сатанте было под пятьдесят, он возглавлял воинственную фракцию кайова и был печально известен в техасском приграничье как убийца и похититель, но на переговорах с белыми офицерами маскировал враждебность цветистыми оборотами и громкими обещаниями. Обожая пускать пыль в глаза, он часто расписывал свою палатку, все свое тело и своего коня священной красной краской.