Hvalfanger / Китобой - [25]

— Что с тобой?

— Ничего со мной, — Сигмундур закрывает глаза.

— Тебя вырвало. Что-нибудь еще болит?

— Берислава, иди вон, — не чураясь грубости, в надежде, что она вдруг поможет, отзывается он.

— Это не оригинально, Сигмундур. Посмотри на меня, — чертовка, уходить не собирается. Наоборот, придвигается поближе, пальцами касается его плеча. Не боится. Совершенно.

Китобой оборачивается. Черные глаза подернуты угрожающей злостью. Ходят от гнева желваки, раздуваются от навязчиво-глубокого дыхания пазухи носа.

Она смотрит на него с состраданием, с жалостью даже. И недоумением. И волнением.

Протягивает руку, что еще свободна, к его лицу.

Сигмундур, стиснув зубы, насилу перебарывает в себе желание ее откинуть. Знает, что сейчас силы не рассчитает. Знает, что может быть беда.

…Берислава гладит его лоб у линии волос. Нежно.

— Как ты себя чувствуешь? — мягко интересуется она.

Китобой насилу сдерживает ярость.

— Я боюсь тебя ударить.

— Ты не ударишь меня, ну что ты, — убежденность, перекликающаяся с заботливостью, так и скользит в ее голосе. — Сигмундур, ответь мне на вопрос, пожалуйста…

— Ничего не болит, — мрачно врет он.

— Но тебя тошнило…

— Но меня тошнило. Хочешь об этом поговорить? — способные порезать, его глаза злобно утыкаются в ее. Предупреждают не лезть дальше.

— А от чего? Неужели от моей баранины? — она вздрагивает, в ужасе накрыв ладошкой рот. Глаза становится большими и влажными, напуганными, — да, я же не ела… неужели от нее?

Сигмундуру уже все равно, от чего. Он просто хочет вернуться в постель. Не шедший сон наваливается неподъемным ярмом, а тяжесть в голове усиливается. Что бы ни было причиной, за оставшийся час надо прийти в себя.

— Я перекусывал на базе рыбой, наверное, от нее, — припоминает, сдаваясь, китобой, не намеренный слушать самобичевание Бериславы этой ночью, — по виду была не очень…

— Зачем же ты ее тогда?..

Ее недоумение — причина не верить. Это надо искоренять.

— Потому что другого там нет, — отрезает Сигмундур, делая самый глубокий, какой возможно, вдох, — пойдем в кровать. Я до смерти устал.

Девушка прикусывает губу, машинально поднимаясь. Хочет и ему помочь, но такого ей не дозволяет. Встает сам.

— В кровать, я сказал, — грубее прежнего повторяет, оставаясь, чтобы прополоскать рот, — когда ты уже научишься спать по-человечески…

Берислава ему ничего не отвечает.

В постели она достаточно робко, но все равно с отголоском самоуверенности занимает прежнюю позу на его плече, игнорируя подушку. Перехватывает большую и тяжелую ладонь, соединяя ее со своей худенькими пальцами. Этой ночью Сигмундур явнее всего на свете видит, что может одним несильным сжатием их все разом переломать.

— Не обижайся на меня.

— Я не обижаюсь, — мужчина закрывает глаза, накрывая подбородком ее макушку, — наоборот, — и тут он усмехается, — я, кажется, твоей храбростью восхищаюсь.

— Это просто забота… я беспокоюсь о тебе.

— Излишне, — он пожимает плечами, — беспокоиться тут впору мне. Смотри, какая ты мелкая, как Кьярвалль. Спи.

Она по-девчоночьи хихикает, закинув свою ногу на его бедро. Придвигается ближе.

— Противоположности притягиваются, Большой кит, ты слышал?

— Да уж, — китобой сонно кивает, — слышал. И видел. Теперь точно спи.

Берислава не спорит и не упирается. Только ласково гладит его грудь, прежде чем ее поцеловать.

И шепотом, что можно принять за дуновение ветерка, сопение щенка или же просто поскрипывание замка двери от сильного ветра, просит:

— Береги себя.

* * *

Утро наступает совершенно обычным образом.

Небо подергивает пеленой синеватого тумана, деревья шумят, предваряя рассвет. Солнце видно где-то далеко, у самого горизонта, да и то только верхушку. Когда оно поднимется над океаном, он уже должен быть на корабле. Рабочий день начинается в семь утра.

Сигмундур открывает глаза на назойливую трель будильника, морщась от ее пронзительности. Он ненавидит пробуждения до десяти утра. Это один из минусов работы… не суждено китобоям выходить во вторую смену.

Скорее машинально, чем осознанно чмокнув Бериславу в макушку, он выпутывается из ее рук и ног, поднимаясь с кровати. Какая бы ни была температура за окном и каким бы одеялом они не пользовались, она все равно льнет к нему. Шутливо называет лучшим обогревателем. А перед сексом — личным пламенем. Это воодушевляет.

Китобой прислушивается к ощущениям. В горле сухо, но и голову, и живот отпустило. Аппетита нет, что в принципе не странно после рвоты, еще не прошло это отвратительное чувство в горле, но пить охота. А с водой вполне можно жить.

В целом, самочувствие в порядке. Видимо, все дело действительно было в чем-то съестном. Ему пора повременить с бараниной и рыбой.

На кухне, где хозяйничал всего час назад, Сигмундур заново кипятит чайник, возвращает из зала тарелку с сэндвичем. Через силу ест, чтобы хоть как-то заставить организм проснуться и работать. Кофе с коньяком на завтрак не получится… промахнется гарпуном хоть два раза — пиши пропало. У него репутация того, кто не промахивается.

Кьярвалль, сонным маленьким бесом выплывая из спальни, семенит к своей миске. Зазывающе смотрит на хозяина.

— Мелочь, — брезгливо хмыкает тот, но корма насыпает. У них теперь двадцать килограммов этого корма, надо же куда-то девать.