Хроники Нордланда: Кровь Лары - [79]

Но самым непостижимым было то, что мужа Ники любила. Любила того, кто убивал её детей, унижал и избивал её, отнял у неё красоту и здоровье, растоптал в ней чувство собственного достоинства, и каждый день мог добить её одним пьяным ударом. Не смотря на всё это, Ники любила его. Стремясь оправдать своего красавца-мужа, да и саму себя и свое унижение, она приписывала его жестокость можжевеловой водке, влиянию друзей и проискам бесстыжих шлюх. И пыталась изменить ситуацию всеми способами, которые только могла изобрести её голова: просила брата повлиять на Андерса и отучить его пить, отвадить от него пьянчугу Смайли, обращалась к ворожеям и гадалкам и даже отравила крысиным ядом трёх его любовниц, которых Андерс опрометчиво поселил у себя в замке. Как только в Лавбург приехал её свекр, Ники поспешила к нему со своими обычными жалобами и просьбами. Забитая, после смерти матери не нужная никому, даже родному брату, практически уничтоженная морально, женщина, как всякое живое существо, хотела жить, и как всякая любящая женщина, хотела внимания и хоть какой-то ласки от любимого. Она отчаянно нуждалась в поддержке и помощи, и давным-давно лишенная и достоинства, и гордости, готова была назойливо и нудно клянчить эту помощь у всех подряд, упрямо не замечая досады и неприязни. Но свекр её обнадёжил. Выслушал, говорил с нею очень ласково, пообещал приструнить сына, даже погладил её по голове и поцеловал в лоб. Истосковавшаяся по вниманию и заботе, Ники до сих пор чувствовала на себе эти прикосновения и поцелуй, они грели её и дарили надежду её измученному сердцу. Но доверенная служанка, так же многократно битая и изнасилованная Андерсом и его приятелями, посланная нынче шпионить, вернувшись, всего несколькими словами разбила эти надежды, а след от поцелуя на лбу вспыхнул печатью Иуды. Ники поднялась с места, словно лунатичка, пошла к открытому окну, не слушая больше служанку, которая, пытаясь утешить госпожу, говорила о том, что монастырь – это даже хорошо, там уж её ни бить, ни унижать не будут, и станут они с нею жить легко и радостно, Богу молиться… Ники не слышала её. Андерс, её Андерс, выгонит её, как негодную собачонку, и женится на другой!

Окна трапезной, где сейчас беседовали отец и сын, находились как раз напротив окон квадратной башни, в которой, на четвёртом этаже, располагались покои графини, и тоже были открыты – было жарко. Глядя на эти окна, Ники содрогнулась зябко, и злая, безумная усмешка скользнула по бледным узким губам.

– Будь ты проклят, батюшка!!! – Крикнула она, одним движением оказываясь на широком подоконнике. – Будьте вы оба, ПРОКЛЯТЫ!!! – И, не успела служанка ухватить её за подол, бросилась вниз, крестом раскинув руки.

Отец и сын и крик слышали, и падение видели. Отец бросился к окну и посмотрел вниз, где лицом, или тем, что от него осталось, в месиве крови и мозгов лежала Ники, вывернув руки и нелепо раскинув ноги. А подбежавшие к телу слуги, задрав головы, в растерянности и смятении смотрели на него.

– Чёртова баба… – Выругался Андерс. – И хрен с ней… Лучше даже…

– Болван! – Зашипел, отшатнувшись от окна, его отец. – Что хорошего?! Сегодня весь Лавбург будет сплетничать о том, что твоя жена покончила с собой из-за тебя, а завтра весь Остров заговорит о том, что это ты её убил! А то и мы оба… Кто это орёт наверху?

– Служанка её, курица безмозглая… – Понимая, что отец прав, Андерс помрачнел ещё сильнее.

– Сегодня же она должна сознаться, что убила свою госпожу, понял?! Если не сознается…

– Сознается. – Светлея лицом от приятных предвкушений, пообещал ласково Андерс. – Обязательно сознается.

И женщина, избитая, с порванными клещами грудями и раздробленными ступнями и кистями рук, во всём созналась: и в убийстве, и в колдовстве, и наведении порчи, и в клевете… И была казнена на следующий же день. Но слух о том, что Бергстрем убил свою жену, по Острову всё-таки пополз.

Утром, после казни, – она состоялась на обычном месте, у ворот Блумсберри, – Гарет задержался в городе, чтобы поговорить с городским муниципалитетом о слухах и сплетнях, которые просто лавиной накрыли Пойму. Люди были в страхе; и без того ужасные, подробности гибели трёх деревень раздували и усугубляли, число погибших росло в геометрической прогрессии, кто-то уже утверждал, что Ригстаун сожжён и там воют оборотни на пепелище, которые скоро будут и здесь.

– А как бороться с этими слухами? – тоскливо вопрошал фогт, то и дело вытирая пот с лица и шеи – было жарко, и настежь открытые окна не спасали, даже ухудшали ситуацию, так как снаружи было даже жарче, чем внутри, – и страшно завидуя полукровке Гарету, который был сух и свеж. – Где их сиятельство граф? Люди бы поуспокоились, ежели бы знали, где он, почему так спешно от гостей уехал и…

– Господа!!! – В зал влетел запыхавшийся подросток, – ваша светлость!!!

– Гэбриэл! – Похолодел Гарет. Он что-то чувствовал, весь день вчера и ещё сегодня! Какое-то смятение, волнение какое-то, и вроде боль…

– Милорд! – Выдохнул подросток, глаза его были круглые и ошалевшие. – Милорд, дракон!

– Где?! – Крикнул Гарет, хватаясь за рукоять меча. Капитан Гранствиллской стражи сделал шаг вперёд, брякнув доспехами, фогт открыл рот, рука с платком застыла у лба.