Хроники неотложного - [50]
Ночью в пустыне хорошо думается. Никто не мешает, никаких посторонних звуков. Песок и скалы. Шесть двухлитровых бутылок с водой, и только две из них пусты — еще трое суток абсолютной свободы и вереницы ясных, неторопливо текущих мыслей. Я дойду из Диси до Каменного моста, а оттуда — иншалла! — подамся на Вади Рам…
Еще месяц, и все. Сорок долларов Шенген, двенадцать Марокко. Мавритания и Мали бесплатно, два парома — полтинник. В Париже за неделю можно наиграть пятихатку. И гитару загнать на блошином, чтобы не тащить в Африку…
Леха спит. Красивый у нее профиль — тонкий нос с горбинкой, глаза уголками вниз. И во сне красивая, нет этого страшного выражения на лице, как у многих. Кажется, я буду по ней скучать. Странно. Она старше меня, ей за тридцать, уже не такая стройная, не такая упругая, а тянет меня к ней, и жду я ее каждый раз.
Лариска поворачивает голову и сонно смотрит:
— Ты чего?
— Пить ходил. Будешь?
— Угу.
Выпивает целую банку, откидывает одеяло, шлепает босиком. Щелкает задвижкой, журчит, пускает воду. Я ныряю под одеяло. Под ним тепло. Она возвращается.
— Уй, холодный какой! Руки!.. руки!.. а-а-а!
— Может, чаю выпьем?
— Не, давай спать… Завтра.
Она затихает. Я лежу и слушаю, как будильник гоняет по кругу секундную стрелку:
Е-ще-ме-сяц-и-все, е-ще-ме-сяц-и-все.
Еще месяц.
И все.
Часть третья
Весна
Черемушкин
— Образ жизни?
— Средство передвижения.
Костюм, галстук, кейс. Легкая снисходительность в голосе. Ровесник. Может, чуть старше.
— Далеко?
— В Крым.
— Отпуск?
— Да нет… так, побродить.
Оживающий лес разворачивался серо-зеленым занавесом. Кюветы были переполнены до краев, и под жухлой травой угадывалась бурая ржавчина торфяной воды. Юное солнце разогревало свежий утренний воздух.
— А чего не на поезде?
— Что?
— Чего не на поезде, спрашиваю?
— А-а… С деньгами напряг.
— Не работаешь, что ли?
Помесь наглости с непосредственностью. Такие обо всем выспросят не смущаясь, вплоть до метража комнат, а о себе, в свою очередь, ни гугу — уклончиво, с неохотой, — то ли стыдятся, то ли шифруются, не поймешь.
— На больничном сижу.
— Да? И чем же ты болен?
Нотки сарказма, сквознячок превосходства и сразу на «ты» — классический жлоб!
— Дорожной лихорадкой. Весеннее обострение, синдром перекати-поля.
Не, не улыбнулся — чересчур правильный. Может, выйти, пока далеко не отъехали?
— И сколько такое обострение длится?
— Непредсказуемо. Только в процессе лечения понимаешь: о, прошло!
— А лечишь, я так понимаю, бродяжничеством?
— Точно. Подобное — подобным, как в гомеопатии.
— А работой лечить пробовал? И деньги появятся, и в машины впрашиваться не придется.
У-у-у, как все запущено! Совсем квадратный.
— А разве я к вам напрашивался? Сами остановились.
— Остановился. Интуицию проверить свою.
О как! Ни больше ни меньше.
— Ну и как, проверили?
— Проверил. Не ошибся.
— Да ведь вы понятия не имеете: кто я и откуда.
Он усмехнулся.
— Поверь, у меня на такие вещи глаз хорошо наметан — с людьми работаю.
Открыл бардачок, извлек оттуда беджик с прищепкой.
Артемий Лонд. Старший пастор.
Старший, надо же!
Значит, сейчас приступит.
И точно. Достал Новый Завет в дорогом исполнении, протянул мне. Кожаный переплет, уголки, гравюры под калькой.
Нет уж, спасибо.
— Вы извините, но я с юных лет с Библией не в ладах.
— Атеист?
В советских фильмах немцы так пленных спрашивали: «Юде? Юде?»
— Вроде того.
Он вздохнул.
— Пионерское прошлое. А ты в нее хоть раз заглядывал, атеист?
Вообще я крещеный. В шестнадцать крестился, импульсивно, Уэббера с Райсом[79][80] наслушавшись. Открыл Евангелие, читаю и спотыкаюсь — не состыковывается. Иудея под Римом, Иисусу в рот смотрят, он многотысячные сходняки собирает, а римляне бездействуют. К Иоанну куда меньше шло, и то его повязали, на всякий случай, а тут пять тысяч мужчин! — Восемь когорт, легион почти! — И ничего. Странно.
Или. Въезжает в Иерусалим. Триумф. Народ машет ветками, поет осанну. Через пару дней казнь — где все?
Нету. Куда делись? Неясно. Распни, кричат, распни, а ведут на Голгофу — стоят и рыдают… лажа какая-то.
Спросил. Пожурили, процитировали пару абзацев, порекомендовали не умничать, а просто верить — и как рукой сняло. На раз прошло: не, ребят, так не устраивает!
— Вы знаете, заглядывал. Неоднократно. Как-то там неубедительно все.
Ухмылочка-усмешечка, с детства такую не выношу.
Взрослые очень любили: ну-ну, дурачок, иди сюда, расскажи… Сколько раз ее видел — опять она!
И что-то невмоготу стало.
Пошел ты, старший пастор, знаешь куда?! Я полистал хрусткие, с прожилочками, страницы.
— Вот. «Покажите монету, которою платите подать.
Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят ему: кесаревы. Тогда говорит им:
"Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».
— Ну и?
— Иудаизм запрещает изображения. Любые. На них даже смотреть богохульство. А тут фарисеи, ортодоксы из ортодоксов, приносят Христу монету с профилем императора. Как, а? Притом что единственной римской провинцией, которой во избежание религиозных бунтов оставили местные деньги, была Иудея. Исторический факт.
— Откуда такая осведомленность?
Зацепил — неприязнь в голосе.
— Иосиф Флавий. И опять же об ортодоксах. Проходил Иисус с учениками засеянными полями, и те, оголодав, стали колоски рвать, а фарисеи им: как? в субботу? а-а-а!!! А хрен ли они, такие правильные, сами делали на этих полях в разгар Шаббата?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.