Хроники Мировой Коммуны - [29]

– Ты вроде бы никогда не была особой поклонницей режима. И в Коммуны эмигрировала точно не от хорошей жизни.

– Да, конечно, спасибо что напомнила, – ​Токо отвечала с таким выражением, что я пожалела о последней фразе. – ​Помнишь, ты спрашивала меня, отчего это я ношусь со старым протезом, хотя нет никаких проблем вырастить новую ногу? Так вот, секрет очень прост: все эти протезы, начиная с самого первого, который у меня появился в девять лет, – ​они азанийские. Изготовлены из наших, африканских материалов, руками африканских рабочих – ​вплоть до последнего винтика. Технологии, правда, китайские, но это уже не так важно. А сорок лет назад мы умели производить только СПИД, Эболу, голод и беженцев. Вам здесь, в Европе, хорошо рассуждать про демократию и правильные способы построения коммунизма. А у нас страна сшита на живую нитку и очень даже может снова провалиться в каменный век. Что вы все тогда делать будете? Войска введете? Так кровью умоетесь.

Да, нам нужны перемены. Нам нужно избавиться от этих орденоносных попугаев и заговаривающихся маразматиков во власти. Но нам не нужно крушение всего, что было построено за последние годы. Нам не нужен откат обратно к каннибализму и племенным войнам. Мама, ты же должна понимать, у вас это однажды произошло.

– И что теперь? – ​я даже не подозревала, насколько глубоко в ней сидит эта иллюзия – ​что без великого вождя африканцы даже с пальмы слезть самостоятельно не могли. Я наивно надеялась, что здесь, в Коммунах, с их воздухом свободы и свободным доступом к информации, вождистские предрассудки выветриваются сами собой, как будто это когда-то было вопросом информированности. Самое главное – ​я совсем не прорабатывала эту тему, даже напротив – ​в разговорах обходила вопрос наших непростых внешнеполитических раскладов стороной, считая подобные споры неблагоприятно влияющими на атмосферу в коллективе. Ну не дура ли, хвостом меня по голове?

– Когда вы выйдете отсюда, я приведу приговор в исполнение, – ​продолжала Токо. – ​Взрывчатки у меня немного, но, чтобы уничтожить Джасси вместе с его гробом, должно хватить. А потом – ​делайте что угодно. Милицию вызывайте, штурмуйте, можете меня в тюрьму засадить.

– Токо, подумай сама, – ​попыталась я призвать к голосу разума, поняв вдруг, что, стоит нам выйти из зала – ​и живой мы азанийку больше не увидим. – ​Не факт, что Джасси вообще можно отсюда достать живым и способным что-то сказать. Но если ты сделаешь то, что хочешь сделать, – ​это точно пользы никому не принесет…

– Ааааа, к чертям собачьим все идите! – ​взорвалась вдруг Ясмина. – ​Ты, дура, на кого ты оружие наставила? Что здесь вообще творится? Ты в нас собираешься стрелять – ​в меня, в маму, в Лу?!

– Ясмина, успокойся! – ​у меня все внутри похолодело от предчувствия кровавой развязки.

– А вот хрена с два! – ​парижанка увернулась от пытавшейся схватить ее, одновременно оставаясь на месте, Лу и, гневно размахивая руками, пошла к камере, в которой был заключен Джасси.

– Назад! – ​закричала Токо, готовая выстрелить.

– Ну давай, стреляй! – ​Ясмина широко раскинула руки, словно пытаясь защитить предателя от пули, что при ее габаритах было весьма затруднительно. – ​Я думала, мы как семья – ​никаких секретов, никаких подлянок в самый неожиданный момент. А ты… Да на хрен вообще так жить, когда тебя самые близкие люди убить готовы?!

Чего явно не предусмотрела Токо – ​так это того, что Ясмине может снести крышу. А зря, пора бы уже изучить больные мозоли подруг, не первый вроде бы год вместе.

Мое знакомство с коллективом почти три года назад началось как раз с изучения таких мозолей. На базу в Подмосковье я прибыла невыспавшаяся и с больной головой – ​целую ночь читала досье на своих будущих подопечных и нервничала тем больше, чем дальше углублялась в чтение. Оторвы какие-то, на четверых – ​два условных срока, пятнадцать лет обучения по школам для трудных подростков и одна демонстративная попытка суицида, даже попавшая в новости. Словом, неплакатные совершенно девочки. В какой-то момент мне обидно стало – ​им таким вот можно работать в международной организации под эгидой Соцсодружества, а мне – ​нет, только после исправления биографических данных, которое, вообще-то, является уголовным преступлением. С другой стороны – ​я чувствовала в них еще до личной встречи родственные души. Бунтовали они большей частью все же по уважительным причинам, пусть и бестолково – ​как японка Ю, порвавшая со своей семьей убежденных монархистов в четырнадцать лет, проломившая напоследок отцу череп клюшкой для гольфа и сделавшая татуировку на левой половине лица – ​записанный иероглифами слоган, аналогичный европейскому «Ни бога, ни господина». Я ведь только из этого досье и узнала, что в Японии, оказывается, есть еще настоящие монархисты, которые даже не боятся на людях высказывать свои взгляды. Культурный шок прямо.

Первая встреча проходила в небольшой комнатке, похожей на стереотипный брифинг-рум: складные стулья, старый потолочный стереопроектор, плакаты на стенах – ​отчего-то тематические из серии о гражданской обороне. Четыре девицы расселись треугольником: в первом ряду посередине – ​европейки Ясмина Клеман и Анна-Ловиса Оскарссон, на камчатке, ближе к окну – ​Ю Томацу, в другом углу, у стены – ​Токо Байи. Нет, не брифинг-рум, а школьный класс во время эпидемии гриппа на пороге карантина. Наверное, именно поэтому я приняла в самом начале интонацию старорежимной учительницы – ​только что без «здравствуйте, садитесь»: