Христос остановился в Эболи - [14]

Настоятель был маленький сухой старичок в очках с железной оправой, с заостренным носом; под тенью от красной кисти, свисавшей со шляпы, за очками сверкали острые глазки, которые быстро меняли выражение яростной напряженности на внезапный иронический блеск. У тонкого рта лежала привычная горькая складка. Под грязной дырявой незастегнутой сутаной в жирных пятнах виднелись стоптанные запыленные сапоги. Во всем его внешнем облике чувствовались усталость и неприкрытая бедность; он был похож на развалины сгоревшей лачуги, черной и заросшей сорной травой. Дона Джузеппе Трайеллу никто не любил в поселке. Местные синьоры, как я это почувствовал в первый день по разговорам, просто терпеть его не могли. Они делали ему всякие гадости, натравливали мальчишек, жаловались на него префекту и епископу.

— Берегитесь настоятеля, — сказал мне подеста, — это несчастье нашего поселка, профанация дома господня. Он всегда пьян. Пока еще не было возможности освободиться от него, но надеемся скоро его выгнать, по крайней мере в приход в Гальянелло — там его настоящее место. Здесь он на несколько лет, для исправления. Его, преподавателя семинарии, послали в Гальянелло в наказание. Он позволял себе некоторые вольности с учениками — вы меня понимаете! В Гальяно его терпят по необходимости, потому что нет другого. Но это наказание для нас.

Бедный дон Трайелла! Даже если дьявол соблазнил его в юные годы — это было уже давно и об этом успели забыть. Сейчас он почти не держится на ногах; он всего только бедный, загнанный и затравленный старик, черная больная овца в стаде волков. Но даже в его падении можно было увидеть, что в хорошие времена, когда он преподавал теологию в семинариях Мельфи и Неаполя, дон Джузеппе Трайелла да Трикарико был добрый, умный и знающий человек. Он писал жития святых, рисовал, гравировал, живо интересовался мирскими делами. Неожиданное несчастье обрушилось на него, унесло и бросило, как обломок, на эту далекую и негостеприимную отмель. Он пошел ко дну, горько наслаждаясь тем, что делает еще более глубоким свое несчастье. Он больше не брал в руки ни книгу, ни кисть. Годы проходили, и от прежних страстей осталась одна только озлобленность, превратившаяся в навязчивую идею. Трайелла ненавидел мир, потому что мир преследовал его. Он стал жить один, не разговаривая ни с кем, в обществе своей матери, девяностолетней старухи, бессильной и выжившей из ума. Его единственным утешением были (за исключением разве бутылки) латинские эпиграммы на подесту, карабинеров, властей и крестьян, которые он готов был писать целыми днями.

— Это край ослов, а не людей, — говорил он мне, приглашая войти вместе с ним в церковь.— Вы знаете латынь, не правда ли?

Gallianus, Gallianellus.

Asinus et asellus.

Nihil alind in sella

Nisi Joseph Trajella[13].

Церковь представляла собой всего лишь большую, выбеленную известкой, грязную, запущенную комнату, в глубине которой на деревянных подмостках стояли ничем не украшенный алтарь и маленький, прислоненный к стене амвон. Потрескавшиеся стены были покрыты старыми рваными картинами семнадцатого века, беспорядочно развешанными в несколько рядов.

— Они перенесены из старой церкви; это единственное, что удалось спасти. Посмотрите их, вы ведь художник. Правда, они мало чего стоят. Раньше здесь была часовня. Настоящая церковь Мадонны дельи Анджели была внизу, в другом конце поселка, где произошел оползень. Три года назад церковь неожиданно рухнула и упала в пропасть. К счастью, это случилось ночью, и мы еще легко отделались. Здесь все время происходят оползни. Когда идет дождь, земля поддается и скользит и дома летят в пропасть. Каждый год срывается какой-нибудь дом. Ужасно смешно выглядят стенки, подпирающие дома. Через несколько лет здесь и в помине не останется поселка, он весь будет в глубине пропасти. Перед тем как рухнула церковь, три дня шел дождь. Каждую зиму одно и то же. В этом поселке да и в других местах провинции каждый год происходят катастрофы, иногда крупные, иногда небольшие. Нет ни деревьев, ни скал, и глина размывается и скользит вниз потоком, унося с собой все, что на ней стоит. Вам тоже предстоит увидеть это зимой. Но я бы не пожелал вам быть здесь в это время. Люди хуже земли. Profanum vulgus [14]— Глаза настоятеля сверкали за стеклами очков. — Мы должны были удовлетвориться этой старой часовней. Колокольни нет, колокол висит прямо так, привязанный к подпорке. И крыша протекает, не мешало бы ее перекрыть да укрепить. Видите, какие трещины в стенах? Но кто мне даст денег? Церковь бедна, а поселок нищенский; и потом — они не христиане, у них нет религии. Они не приносят мне даже полагающихся по обычаю подарков, где уж тут говорить о колокольне. А подеста, дон Луиджи и другие сговорились не допускать никаких улучшений. Они занимаются аптекарскими делами. Вы еще увидите, увидите их общественную деятельность.

Моему псу Барону надоело ждать меня, и он, не сознавая святости этого места, появился в дверях с веселым лаем; несмотря на все мои старания, мне не удалось выгнать его или заставить замолчать. Тогда я попрощался с доном Трайеллой и вышел. Я направился по той же улице, слева от церкви, по которой накануне подъехал к поселку. Это было то самое место, которое мне показалось вчера, когда я быстро проезжал в автомобиле, приветливым и даже красивым благодаря деревьям, зелени. Но теперь, под палящим утренним солнцем зеленое стало тускло-серым, как стены и земля. Поселок оказался кучкой домов, выстроенных в беспорядке по обеим сторонам улицы и окруженных жалкими огородиками и несколькими чахлыми оливковыми деревьями. Почти все дома состояли из одной единственной комнаты без окон, освещавшейся через дверь. Двери были заперты, так как крестьяне ушли в поле; кое-где на пороге сидели женщины с детьми на коленях или старухи, прявшие шерсть; они приветствовали меня кивком головы и затем провожали взглядом больших, широко открытых глаз. Время от времени попадались двухэтажные дома с балконом; двери их, выходившие на улицу, были не из старого, истлевшего почерневшего дерева, а красивые, полированные, с медными ручками. Это были дома «американцев». Среди крестьянских лачуг выделялся длинный и узкий дом в один этаж, построенный недавно в так называемом модном стиле городских предместий: это была казарма карабинеров. На улице и вокруг домов на кучах мусора и отбросов отчаянно хрюкали свиньи, окруженные выводками поросят, похожих на жадных и сладострастных старичков; и Барон, пятясь, ворчал, скалил зубы, а шерсть на нем поднималась дыбом от страшного отвращения.