Хрен знат - [8]

Дед ушел на работу, а я долго еще сидел за столом. Писал, считал и учил, пока не услышал: "Ложись спать, полуночник!" А уже перед сном подумал, что если свершится чудо, и меня все-таки откачают, надо будет написать завещание. Прежде всего, спрошу у врача про очки.

Утро моего детства. Только бабушка знает, что это уже утро. Время она чувствует без будильника. За ставнями ни проблеска света, а она уже на ногах. Скрип кровати в маленькой комнате - и ее вечное "О-хо-хо". Она начинает греметь заслонками, вьюшками и чугунными кольцами нашей уютной печки. В доме не холодно. Просто надо готовить обед.

Я все это слышу. Наверное, полчаса таращу глаза в темноту. Мои биологические часы настроены на прежнее тело, на то, что уже без души. Очнулся от страха. Первая мысль: где я?! Потом отлегло, понял, что не в больнице. Разве смог бы я там лежать на левом боку с ущемленным-то сердцем? Так что вчерашний день я не заспал, даже помню, что дед сейчас на дежурстве. Хотел, было, встать, стишок повторить, да одолела дума. Вот хочется мне понять, а будет ли день вчерашний считаться как полный из отпущенных мне девяти, ведь почти до обеда я был еще жив?

По всему выходило, что будет. И тут я поймал себя на подленькой мысли, что это несправедливо. Хотелось урвать, как минимум, еще двенадцать часов. Может, годочков полста? - спросила моя совесть. - Ну, ты, братец, и жлоб!

Я долго ворочался, прикидывал так и эдак, и честно ответил себе, что нет, не хочу. Какое же это детство, если в душе ты старик? - да это ж эрзац! Вот если бы все забыть? А с другой стороны, для чего же тогда я жил?

Ладно, время рассудит. Меньше спишь - больше живешь.

- Гля! - удивилась бабушка, увидев меня на пороге, - проснулся ни свет ни заря! Еще ночь на дворе, чи ты на ведро?

В детстве Серега закрывал меня в темном шкафу и рассказывал разные ужасы. С тех пор я боюсь темноты. Бабушка это знает и всегда выставляет на ночь ведро, которое называют "поганым".

- Стишок хочу повторить, - брякаю от балды. И это почти правда.

- Ну, сейчас я водички поставлю.

Она и сегодня помоет мне шею теплой водой. Я могу помыться и сам, под умывальником, но не буду этого делать. Пусть все идет, как идет. Зря я, что ли, уроки учил? Мне важней выяснить главное: настоящий этот мир или нет, что это за время, в котором мы сейчас существуем? А, самое главное, куда подевался я? Ну, я... это точно такой же мальчишка, но немного другой. У него не болит память о будущем.

- Бабушка!

- Аю? - ласково спрашивает она.

Я чуть не спросил: "Почему ты не чувствуешь, что меня подменили?" Но во время спохватился:

- Бабушка, а какая она, душа?

В этом вопросе все. Помнит ли она свою прежнюю жизнь, нравится ли ей новый памятник из белого мрамора, правда ли, что на Пасху умершие навещают свои дома?

Для нее это, кажется, перегруз. Бабушка садится на стул, складывает руки на фартуке.

- Душа - это, внучек, котомка, в которую люди собирают любовь. У кого-то она большая, у кого-то не очень, у кого-то вообще одна видимость. Чем больше собрал - тем легче идти.

- А почему тогда душа часто болит?

Бабушка глядит на меня внимательно и серьезно.

- Есть, значит, чему болеть. Бывает такая боль, которая лечит.

Я хочу еще что-то спросить, но ей уже не до меня. В кастрюле вода закипела.

- Ох, светает уже, а я тут с тобой калякаю языком! Сбегай, внучок, ставни открой, да выпусти курей из сажка.

К возвращению деда, я сидел уже с вымытой шеей и завтракал - пил кипяченое молоко. Его покупал я. Вернее, не я, тот, кто жил в моей нынешней шкуре, когда я еще был жив. Такое вот, раздвоение личности. Один, оседлав тросточку, шкандыбает за пенсией, а в это же самое время, другой его экземпляр идет в магазин. Но память об этом факте осталась только у бабушки. Это она давала, семьдесят две копейки и мыла трехлитровый "битон". Бабушка здесь, молоко здесь, куда подевался тот, кто его покупал?

Задать бы учителю природоведения эту задачку на сообразительность.

- Ты еще не одевшись? Смотри, опоздаешь! - дедушка входит в комнату, и тоже садится за стол.

И то правда, в школу ж к восьми! По армейской привычке, одеваюсь предельно быстро: и пары минут не прошло, а на мне уже синий костюмчик, голубенькая рубашка и красный галстук. Выскакиваю во двор. В спину несется торжественный звук горна и девчоночий голос по радио:

- Здравствуйте, ребята! Слушайте "Пионерскую зорьку!"

Лает Мухтар. За калиткой Витькино "у-р-р-р!" Сейчас спросит:

- Арихметику дашь содрать?

Он именно так и спросил. И от этого у меня поднимается настроение:

- Без базара.

- Че ты сказал?!

- Дам, говорю. Только пойдем лучше дальней дорогой, не хочу вспоминать.

Витька кивает. Он понимает меня с полуслова, если, конечно, не грузить его фразами из лихих девяностых. До этого времени он еще не дорос.

О будущем больше не думается. Хочется вдоволь напиться детства, окунуться в него с головой. Но сначала неплохо бы было разведать глубины. Я ведь даже не помню большинство своих одноклассников, ни по именам, ни в лицо. Встретил как-то на автовокзале прилично одетого мужика. Подошел он ко мне с двумя кружками пива.

- Привет, - говорит, - Санек!