Вот уже вторую неделю Васька - стажер примерял на себя паленую шкуру мента. Получалось не хуже чем у людей: в кармане зашевелилась копейка. Жизнь закипела, расцветилась новыми красками. И все б ничего, да очень мешал один недостаток. (Доктор сказал, что это не энурез, а так... стойкое недержание.) Стоило хлопнуть баночку "Клинского" - начиналось оно. Как сейчас, в самый неподходящий момент.
"Тридцать первый, на базу!" - передали по рации. Это значит, "План перехват" опять завершился ничем, все свободны.
- Я это... на пару минут.
Старший группы ничего не сказал, только покачал головой.
По старой гражданской привычке, будущий мент углубился в кусты, приступил к облегчению. Но где-то в конце процесса бесконтрольный поток устремился в штаны: ни себе хрена! - метрах в двух от него, прямо в грязи лежал человек. Незнакомец истекал кровью, еле дышал и угрозы в себе не таил. Тем не менее, Васька вздрогнул, взвизгнул, как сопливый пацан и только потом, от души, матерно выругался. Он готов был поклясться, что пару секунд назад здесь никого не было.
- А ну, предъяви документы, мать твою, перемать!!!
За спиной затопали сапоги, щелкнул предохранитель "Макарова". Братья-менты поспешили на помощь, тяжело задышали в затылок. Вид неподвижного тела у комля старой березы никого из коллег почему-то не впечатлил.
- А я, блин, хотел перцовочки насадить и к жинке родной, под ватное одеяло, - огорчился сержант Прибытко. - Опять не судьба! С "клиентом" все ясно: типичный бомжара. Ох, крепко ж ему досталось! Наверное, скинхеды повеселились.
- Будь моя воля, я б тебя так же отделал, - свирепо вращая зрачками, рыкнул Лежава - огненно-рыжий прапор, утверждавший, что он - чистокровный грузин. - И сам обоссался, и людей переполошил. Слышь, дя Петь, может, ну его в баню? Бомж - он и в Африке бомж. Заживет, как на том Барбосе...
Дядя Петя Щербак, засидевшийся в лейтенантах по причине "хронической вредности", принял к сведению оба мнения, но с выводом не спешил. Что-то в общей картине ему не понравилось. Он еще раз окинул поляну долгим, критическим взглядом.
Первое и, пожалуй, самое главное, что резко бросалось в глаза - это одежда. Потерпевший был облачен (иного слова не скажешь) не только не по сезону, но (как бы точнее выразиться) - не по столетию. Он больше напоминал бравого лесного разбойника из фильма про Робин-Гуда, чем старого доброго "таракана разумного" - обитателя подвалов, вокзалов, свалок и чердаков. То ли куртка - то ли камзол из темного бархата, странного покроя штаны, короткие, до колен - весь этот "реквизит" был обильно выпачкан грязью, и кем-то разодран в широкие лоскуты. Из правого бока, сквозь пальцы зажавшей его руки, на землю сочилась кровь. Остатки щегольских сапог некогда красного цвета, были разбиты в ухналь и отброшены в сторону.
Сам потерпевший этого сделать не мог. Он лежал на спине, поджав под себя босые ступни. Густая проседь в свалявшихся крупных кудрях, усы запорожского образца, широкие плечи, мощная, бычья шея. Из-под черных густых ресниц тоскливый взгляд волчьего, зеленого цвета...
- Судя по характеру раны и цвету лица, крови должно было вытечь достаточно много. Значит, "Артиста" убивали не здесь, - под нос, но довольно громко, вдруг произнес дядя Петя, сам того не заметив, что размышляет вслух.
- Где же тогда? - невинно спросил Лежава.
Прибытко прыснул, а Васька-стажер благоразумно решил промолчать.
- Где-где? - в Караганде! - вспылил лейтенант.
Дядя Петя знал за собой такой недостаток: не думать, что говоришь, а говорить, что думаешь. Он даже хотел от него избавляться, но руки не доходили. - Тебе-то какая разница? Разберутся, кому положено! Звони, давай, в "скорую", вызывай "луноход" с операми! Наше дело сейчас - человека спасать. Даст Бог, оклемается - подарит студенту абонемент, как минимум, на полгода.
Он с самого начала почему-то решил, что потерпевший - актер.
Человек (а тем более - криминалист), часто видящий смерть в самых скверных ее проявлениях, поневоле становится циником. Покойники, пострадавшие - все для него на одно лицо. Инспектор Десятерик укладывал чемоданчик, напевая под нос фривольный мотивчик.
Терпила был без сознания. Чувствовалось, что он угасал, но меньше всего его состояние можно было назвать беспомощным - не поворачивался язык. Этот мужик был хорошо сложен: строен, широкоплеч. Росточком немного не вышел, но, зато, какая натура! На грубом лице - огромный орлиный нос с высокими крыльями, пышные брови, большие усы...
В свободное от должности время, Герман Ефимович мнил себя антикваром и умел ценить красоту. Вдали от российских столиц, в сибирской глубинке, раритеты наживаются трудно. Была у него совсем небольшая коллекция: пара-тройка довольно приличных икон, четыре картины "на перспективу", дюжина самоваров да несколько бронзовых безделушек. А что за коллекция без жемчужины?
