Год господен 1797-й покидал калифорнийское побережье в порывах штормового юго-западного ветра. И хотя крохотный залив Сан-Карлос был прикрыт благословенным мысом Святой Троицы, волны кипели и неистовствовали; клочья пены трепыхались на обращенной к морю стене миссионерского сада; в воздухе носились песчинки и пузырьки пены, и, когда сеньор команданте Херменегильдо Сальватиерра выглянул из амбразуры оконца, проделанного в толстой стене караульного помещения крепости, он ощутил, как соленое дыхание далекого океана обжигает его иссушенные табаком щеки, возвращая им румянец.
Комендант, как уже было сказано выше, задумчиво глядел из окошка караульного помещения. Может, перед ним, как на гарнизонном смотру, проходили события уходящего года; но, как и в гарнизоне крепости, смотр этот не мог быть особенно долгим: истекший год, подобно тем, что предшествовали ему, был беден событиями — дни мелькали в приятной монотонности нехитрых обязанностей, не нарушаемой никакими событиями или трудностями. С регулярностью повторявшиеся пиршества и святые праздники, раз в полгода курьер из Сан-Диего, изредка заходившие сюда транспортные суда и еще реже иностранные — все это не нарушало раз заведенного порядка патриархальной жизни. И поскольку в жизни этой не было никаких достижений, не было в ней, естественно, и никаких неудач. Обильные урожаи и упорный труд удовлетворяли нужды крепости и миссии. Обитатели их были оторваны от всемирной семьи наций, и оттого войны, потрясавшие мир, затрагивали их меньше, чем прошлогоднее землетрясение; борьба, принесшая освобождение другим колониям на том краю континента, ничего не говорила их сердцу и уму. Короче говоря, крепость эта вкушала еще блаженство той славной поры, которую можно было бы назвать бабьим летом калифорнийской истории и которую по сию пору так часто окружают поэтическим ореолом, — тихой, праздной осени испанского владычества, вслед за которой вторглись штормовые зимние ветры мексиканской борьбы за независимость и будоражащая весна американского завоевания.
Комендант отвернулся от окна и подошел к огню, ярко пылавшему в глубине тесного камина, смахивавшего на простую печь. Стопа тетрадей с работами учеников здешней школы лежала на столе. Он, с отеческим любопытством пробегая глазами страницы, читал благозвучные округленные фразы библейского текста — первые благочестивые каракули учеников этой размещенной в крепости школы, — и с губ его срывались слова одобрения:
— «Авимелех отобрал ее у Авраама…» Ага, прекрасно, малышка! «Иаков послал за своим братом…» Клянусь телом Христовым, этот твой округлый нажим, Пакита, просто великолепен; надо непременно показать его губернатору!
Пелена законной гордости затуманила левый глаз коменданта; правый — увы! — еще двадцать лет назад был навеки закрыт индейской стрелой. Комендант осторожно потер глаз рукавом своей кожаной куртки и продолжал:
— «Сии суть сыны Измайловы…»
Он запнулся, потому что во дворе послышались шаги, потом кто-то ступил на порог, и в комнате появился незнакомец. Верный инстинкту старого вояки, комендант, едва взглянув на пришельца, тут же бросил быстрым взгляд на стену, где висела или должна была висеть его надежная толедская шпага. Но шпаги на месте не оказалось, и, припомнив, что в последний раз он видел, как на верном клинке его катался верхом по галерее маленький сынишка лепешницы Батисты, комендант залился краской стыда и ограничился тем, что грозно взглянул на пришельца.
Однако незнакомец держался хоть, может быть, и без должного почтения, но вполне миролюбиво. Он был невооружен, одет в обыкновенный брезентовый плащ и высокие морские сапоги. Если не считать резкого запаха трески, в человеке этом мало что казалось примечательным. На своем скорее беглом, нежели изящном или правильном испанском языке он сообщил коменданту, что его зовут Пелег Скаддер. Он капитан шхуны «Генерал Корт», приписанной к порту Сэйлем, штат Массачусетс, и отправлявшейся с торговыми целями в южные моря, но загнанной непогодой в залив Сан-Карлос. Капитан просил разрешения укрыться от штормового ветра под прикрытием мыса Святой Троицы, только и всего. Вода ему не нужна, потому что он пополнил запасы в Бодеге. Он знает, как строго соблюдаются в испанском порту все правила в отношении иностранных судов, и он ничем не нарушит строгой дисциплины и доброго порядка, поддерживаемых в поселении. В голосе его прозвучала легкая нотка сарказма, когда он бросил взгляд на пустынный плац и на распахнутые, никем не охраняемые ворота крепости. Сказать по правде, часовой Фелипе Гомес благоразумно удалился под крышу еще в самом начале шторма и теперь крепко спал в коридоре.
Комендант пребывал в нерешительности. Портовые правила были строгими, но он привык здесь полагаться на полноту собственной власти, к тому же, кроме старого приказа, выпущенного десять лет назад в связи с заходом американского судна «Колумбия», не было прецедентов, которые могли бы подсказать ему тот или иной образ действий. Шторм разыгрался не на шутку, и чувство человечности побуждало его удовлетворить просьбу незнакомца. Воздавая должное коменданту, следует здесь отметить, что тот факт, что он все равно не смог бы практически настоять на своем запрете, никак не влиял сейчас на его решение. Он так же не задумываясь отказал бы в праве на стоянку семидесятичетырехпушечному военному фрегату, как сейчас любезно дал это право торговой шхуне янки. Он предупредил лишь, что не должно быть никакой связи между берегом и бортом судна. «Что же касается вас, сеньор капитан, — продолжал он, — то прошу вас быть моим гостем. Эта крепость в вашем распоряжении на все время, пока вы соблаговолите почтить ее своим присутствием». И в соответствии с правилами старомодной учтивости он сделал вид, что собирается покинуть караульное помещение.
