Хранительница тайн - [97]

Теория сна – одно. Я прекрасно понимаю, что ребенок инстинктивно ищет убежища в вымышленном мире. Куда больше меня тревожит, что Вивьен с радостью принимает наказание. Вернее, не с радостью, это неточное слово, но с готовностью, почти с облегчением. Вчера пожилая дама набросилась на нее за то, что девочка якобы взяла ее шляпку, которую на самом деле (и я сама это видела) только что унесло ветром за борт. На моих глазах – я настолько опешила, что утратила дар речи, – старуха песочила Вивьен и даже собиралась ее побить, а девочка стояла и слушала, будто так и надо. Тут я пришла в себя и ледяным голосом сообщила, что произошло со шляпкой, а потом взяла Вивьен за руку и увела в безопасное место. Однако выражение ее глаз еще долго не давало мне покоя. Почему ребенок охотно принимает наказание, тем более несправедливое?

Несколькими страницами дальше Лорел прочла следующее:

Кажется, я нашла ответ на свой самый животрепещущий вопрос. Вивьен иногда кричит во сне; обычно просто вскрикивает, но тут же поворачивается на другой бок и засыпает. Однако вчера ночью мне пришлось вскочить с постели, чтобы ее успокоить. Вцепившись в меня, девочка заговорила быстро-быстро; еще ни разу я не слышала от нее столько слов подряд. Я поняла, что она вбила себе в голову, будто виновна в гибели родных. По взрослым меркам – полнейшая чушь: они разбились на автомобиле, когда девочка была от них за много миль; впрочем, у детей своя логика и свои мерки. Каким-то образом (я почти убеждена, что не без помощи тети) Вивьен внушила себе эту нелепую мысль.

Лорел подняла глаза от дневника. Бен собирал бумаги, и она в отчаянии глянула на часы. Без десяти час – скоро библиотека закроется на обеденный перерыв. Лорел хотелось выискать все упоминания Вивьен – она чувствовала, что ухватилась за какую-то ниточку, – но время поджимало. Пришлось быстро пролистать все описание путешествия. Дальше шел кусок неровным почерком – очевидно, Кэти Эллис писала его в поезде по пути в Йорк, где ее ждала работа гувернантки.

Подходит кондуктор, так что быстро, пока не забыла, опишу странное поведение моей подопечной. Вчера, когда мы сошли на берег и я озиралась, соображая, куда идти, Вивьен плюхнулась на четвереньки (в том самом платьице, которое я старательно вычистила для встречи с ее дядей) и приложила ухо к земле. Меня не так легко смутить, и вскрикнула я не от возмущения таким неприличием, а от страха, что ее затопчут люди или лошади.

– Что ты делаешь? Вставай! – испуганно закричала я.

Ответа, разумеется, не последовало.

– Что ты делаешь? – повторила я.

Она мотнул головой и сказала быстро:

– Я больше их не слышу.

– Чего не слышишь? – спросила я.

– Крутящихся колес.

Я вспомнила, что она рассказывала мне про машинное отделение в центре Земли и туннель, по которому вернется домой.

– Я их больше не слышу.

Разумеется, девочка начала осознавать необратимость своего положения: что ей, как и мне, предстоит прожить на чужбине долгие годы, а если она и вернется на родину, это будет уже совсем другой мир, не тот, куда она мечтает снова попасть. И хотя сердце у меня обливалось кровью, я не стала поддерживать ее лживыми утешениями, поскольку лучше ей поскорее вырваться из плена своих фантазий. Мне оставалось только ласково взять упрямицу за руку и отвести туда, куда по договоренности с ее тетей должен был подойти английский дядюшка. Однако душа у меня была не на месте: я видела, какая буря клокочет в девочке, и притом близился миг нашего расставания.

Быть может, сейчас я тревожилась бы меньше, если бы почувствовала в ее дяде хоть чуточку больше теплоты. Увы. Новый опекун Вивьен – директор Нордстромской школы в Оксфордшире. Возможно, из профессиональной (мужской?) гордости он сразу воздвиг между нами барьер: не обращая на меня внимания, мельком глянул на девочку и сказал ей, что надо идти скорее – времени, мол, в обрез.

Нет, он не показался мне человеком, который способен предложить понимание и сочувствие впечатлительной девочке, пережившей столько несчастий.

Я написала о своих сомнениях австралийской тетке, но вряд ли та поспешит на помощь и заберет девочку обратно. Пока же я пообещала Вивьен, что буду ей регулярно писать, и намерена держаться своего обещания. Как жаль, что моя новая работа в другом конце страны; больше всего мне хотелось бы спрятать девочку под крыло и уберечь от любых невзгод. Вопреки моим собственным убеждениям и девизу моей профессии: наблюдать, но не принимать близко к сердцу, – я искренне к ней привязалась. Очень хочется верить, что обстоятельства – быть может, дружеское участие? – исцелят глубокие раны, нанесенные горем. Допускаю, что именно сильные чувства заставляют меня видеть все в черном свете и поддаваться худшим опасениям, но боюсь, это не так. Для Вивьен очень велика опасность целиком уйти в вымышленный мир и окончательно выпасть из реального; в таком случае, повзрослев, она станет легкой добычей всякого, кто захочет так или иначе использовать ее в своих целях. Невольно возникает вопрос (хотя, возможно, во мне просто говорит подозрительность): почему дядя согласился стать опекуном девочки? Из чувства долга? Не исключено. Из любви к детям? Безусловно нет. При том, что Вивьен обещает вырасти красавицей и, насколько я поняла, с возрастом унаследует немалое состояние, у нее будет много такого, на что другие смогут позариться.