Храм ненависти - [49]

— В самом деле, — насмешливым тоном сказал Роймер. — Мне очень хотелось бы знать, как мы это сделаем, так как в кассе не осталось ни единого су? Может быть, вы знаете?

— Я знаю способ, и его мне подсказал сегодня утром ваш приятель Рабирофф… Но это не помешает вам, господа, целиком вернуть сумму, которую вы получили неподобающим способом! Средства и методы, которыми вы воспользуетесь, чтобы добыть эти деньги, меня не интересуют: смею только надеяться, что они будут честными, хотя и знаю, что деньги для вас но имеют запаха… Как только вы рассчитаетесь со своими долгами по отношению к нашему предприятию, можете попробовать другой род деятельности: все вы недостойны состоять в коллективе строителей собора!

— Боюсь, что вы ещё слишком малоопытны в таком деле, о котором берётесь судить, дорогой Серваль, чтобы позволить себе такую самоуверенность! — заметил Бенарски.

— Этот крик вашего сердца уже мне докапывает, что вы признаёте себя виновным? Посему быть вам первым из всех, кто мне заплатит! Вы выложите мне все двадцать миллионов, которые составят ваш «добровольный» вклад в общее дело.

— Я не дам вам ни сантима!

— Это ваше последнее слово?

Двое мужчин поднялись и стали лицом к лицу, взволнованный Бенарски с помутневшим взглядом и невозмутимый Андре Серваль с непроницаемым лицом.

— Молчите? — продолжал последний. — Господа, но будете ли так любезны оставить нас одних, Бенарски и меня? Подождите на лестнице. Там не так уж удобно, но это не затянется… Такую же небольшую беседу я проведу с каждым из вас с глазу на глаз. Мне и моим товарищам но работе известно, что у всех у вас на совести имеются маленькие грешки, в которых, вас можно упрекнуть и малейшая публичная огласка которых может иметь для вас губительные последствия. После Бенарски я не откажу себе и удовольствии поболтать с Красфельдом, затем и с радостью приму Роймера, Сильвио Перана и Нётера Лойба…

Последовало гнетущее молчание.

Среди всех этих мерзавцев не было ни одного, кто не хотел бы избить человека, в одиночку противостоявшего им, но все они были слишком трусливы; их страшила атлетическая фигура их противника, как и его уверенность в своих словах.

В конце концов они стали один за другим выходить из мансарды все, за исключением Бенарски. Когда они уже были на запылённой лестничной площадке старого дома, дверь за ними плотно закрылась, и они остались в ожидании, не в силах скрыть своё бешенство. Но никто не осмелился уйти, желая узнать, что же всё-таки Андре Сервалю известно об их неблаговидных деяниях из того, что все они уже именовали «Предательство Рабироффа». Сильвио Перана приложился ухом к — двери, пытаясь подслушать разговор того, который принял сейчас для них образ судебного следователя, с Бенарски. Донеслось несколько взрывных нот в голосе последнего, но невозможно было расслышать голоса его собеседника…

— Итак, дорогой господин Бенарски, — начал Андре Серваль игривым тоном, — вы удовлетворены своей попыткой сопротивления? Будьте уверены, что она была бесполезной! Скажите по правде, действительно ли вы продолжаете принимать меня за неопытного ученика, несмотря на мои седые волосы? Насколько непоколебимо ваше впечатление, что я всё «пустил на самотёк», согласно вашему же выражению, которое дорого вам обойдётся?… Самой большой вашей ошибкой было то, что вы забыли: я поставил перед собой единственную цель — построить собор! И так как я очень упрям, я её достигну… Довольно часто общаясь с вами и особенно пройдя своеобразную школу вашего наставника во всём, великого Рабироффа, я сумел найти решение по вашему же примеру, чтобы заставить вас вернуть украденное. Так как общепринятые честные средства не окажут на вас ни малейшего влияния, как и на ваших товарищей, я принимаю на себя прискорбную обязанность воспользоваться другими…

— Шантаж, скорее всего?

— Назовите это, как вам захочется! Разве я не вынужден воспользоваться тем же языком, на котором объясняетесь вы и ваши друзья, чтобы вы смогли меня понять? У меня всегда был принцип ставить себя в пределы понимания собеседника. — Послушайте, дружите, довольно! Окажите мне любезность в свою очередь, замолчите, иначе вас уничтожат! Понятно?

— А почему вы становитесь таким агрессивным? Может быть, это ваша истинная природа берёт верх над вами? До сего дня у нас были отношения, какие бывают между воспитанными людьми. Я вполне отдаю себе отчёт в том, что мы не так уж часто встречались, но это ещё не достаточная причина, чтобы бранить друг друга. По своему долгому опыту позволю себе дать вам совет. Если вы хотите установить абсолютное превосходство над противником в деловом споре, умейте оставаться вежливым.

Бенарски был вне себя, но хладнокровие Андре Серваля его сломило. Он остался недвижим; тот же продолжал таким же ровным голосом:

— Знайте также, что вам нет никакого смысла меня, по вашему образному выражению, «уничтожать»… Какая вам будет от этого польза? Будьте уверены, что я не сомневался в ваших угрозах, предвидя возможность своего исчезновения! Разве не все мы смертны? В день, когда это произойдёт, меня немедленно заменит другой, который станет говорить с вами том же языком и продолжать действовать в отношении вас так, как я делаю это сегодня. Если этот преемник в свою очередь станет жертвой «несчастного случая», его заменит третий человек и так далее… Вы видите, что всё предусмотрено! Тогда зачем сопротивляться? Будьте разумны, и мы поймём друг друга… И, наконец, где гарантия, что вы в свою очередь не предстанете перед необходимостью исчезнуть раньше меня, как это сделал бедняга Рабирофф?