Хозяйка лабиринта - [36]

– Не знаю, если честно. Я иду с подругой, она выбрала фильм. Как вам кажется, на мне шляпка не криво сидит?

– У вас отпадный вид, мисс.

Она знала, что он к ней неравнодушен.

– Да, но шляпка? – Джульетта нахмурилась в зеркало; надо полагать, Сирил не разбирается в шляпках. – Когда должен прийти Годфри?

– В шесть.

В последнее время расписание Годфри усложнилось, так как он начал встречаться с «соседями» еще и днем. («Они многое хотят мне сказать».) Еще он завел привычку стучать тростью в дверь квартиры, где стояла прослушка, – кодовым сигналом «тра-та-та, тра-та-та-ТА», возвещая, что он прибыл.

Лили с надеждой бегала по пятам за Джульеттой, пока та готовилась к выходу из квартиры.

– Извини, гулять мы сейчас не пойдем, – сказала она собачке, наклонилась и в качестве утешения поцеловала ее в шелковистую макушку.

– Лили, я тебя возьму к себе домой сегодня. То-то будет весело, а? Глупая ты собака.

Сирил швырнул собачке вязаного голливога[23], творение Бабушки, загадочного всесильного матриарха, по-видимому воспитавшего Сирила в отсутствие родителей (довольно безответственных, судя по его рассказам). Бабушка яростно вязала для Лили. Она уже связала пикси, медвежонка, полисмена и множество прочих игрушек, и собачка радостно растерзала их всех одну за другой. Лили хорошо дополнила тесный кружок обитателей квартиры в «Долфин-Сквер». Несмотря на мрачную внешность, она была жизнерадостным созданием, стремилась порадовать двуногих и быстро прощала им недостатки. Сирил каждый день приходил пораньше, чтобы шумно повозиться и поваляться с собачкой на ковре в гостиной, а Перри часами изучал собачью природу, ставя небольшие поведенческие эксперименты. («А теперь, Джульетта, пойдите станьте за дверью и произнесите слово „гулять“ нейтральным тоном, шепотом, чтобы я мог проверить ее реакцию».) Иногда Лили смотрела на Перри так пытливо, что Джульетта задавалась вопросом: а вдруг роли на самом деле перевернуты и это собака изучает Перри, а не наоборот?

Джульетта кое-что узнала от Перри о происхождении собачки, а также о родословной ее хозяйки. Хозяйка была «венгерка, совершенно невменяемая». Впрочем, Перри всех венгров считал сумасшедшими – это было как-то связано с распадом Австро-Венгрии, но Джульетта особо не прислушивалась.

Хозяйку Лили, невменяемую венгерку, звали Нелли Варга. Согласно Перри, ее поймали на шпионаже в пользу Германии.

– Мы ее обратили в свою веру.

Что это значит?

– Ей предложили выбор – тихо пойти на виселицу, как другие пойманные нами немецкие шпионы, или работать на нас. Петля – очень убедительный аргумент.

– Надо полагать.

– И теперь эта женщина выполняет наше задание. Во Франции. Мы хотим, чтобы она вернулась сюда, и вот, – он показал на собачку, которая тут же навострила ухо, – наша гарантия. Мы обещали, что собаке не причинят вреда. Эта женщина одержима своим животным, оно – единственный рычаг, позволяющий ее контролировать.

– Если не считать петли.

Немцы уже стучались в ворота Бельгии, а после Бельгии придет черед Франции. Слабо верилось, что Нелли Варга избежит железной пасти, заглатывающей Европу. Джульетта надеялась, что все-таки не избежит, – ей очень не хотелось отдавать собачку.

Собачка тем временем тоже «обратилась в другую веру». В блаженном неведении о своем статусе заложницы она переключила всю пламенную любовь на Джульетту и Сирила. Даже Перри, монаха-стоика, втянуло в круг тепла и ласки – он часто сиживал с Лили на диване, держа ее на коленях и рассеянно гладя мягкие уши. «Это помогает мне думать», – стыдливо объяснял он, застигнутый за проявлением человеческих чувств.

– Ладно, Сирил, я пойду. – Джульетта оставила попытки поправить шляпку, решив, что это безнадежно.

– До свидания, мисс. Приятно вам сходить в киношку.

Да, было бы в самом деле приятно «сходить в киношку», подумала она. Сидеть в теплом тумане, заполняющем «Одеон» на Лестер-сквер, и смотреть фильм, или тихо дремать, наверстывая недосып, или даже грезить про Иэна. Но к несчастью, Джульетта шла выполнять задание «Правого клуба».

После дебюта на Пелэм-Плейс Джульетту пригласили на собрание в прокуренный тесный зальчик над «Русской чайной». Среди собравшихся были в основном «вдовы по закону восемнадцать-бэ». Конечно, они за вечер много жаловались по этому поводу. Была, естественно, и миссис Амброз, в вязаном берете агрессивно-малинового цвета. В продолжение всего собрания она щелкала спицами, время от времени поднимая взгляд и блаженно улыбаясь остальным собравшимся.

Миссис Скейф редко ходила на собрания, но раз или два она сводила Джульетту в «Русскую чайную». Там подавали еду, приготовленную матерью Анны Волковой, – она работала в «Чайной» поваром. Она являлась из подвальной кухни, как троглодитка из пещеры, возвещая название блюда: «Битки!» Впервые услышав это слово, Джульетта приняла его за призыв к избиению. «Может, так оно и есть, – рассказывала она потом Перри. – Не знаю, из какого животного делали эти битки, но вкус был такой, словно его забили до смерти».

На встрече «Правого клуба» было только два человека, близких по возрасту к Джульетте. Один – безусый юнец, который постоянно спорил и мог бы с тем же успехом участвовать в собрании коммунистов. И вторая – молодая женщина, очень красивая высокомерной галльской красотой («Я, вообще-то, бельгийка»), которая постоянно курила и, кажется, была утомлена жизнью до полного изнеможения. Она представилась как Жизель. Рифмуется со словом «газель», подумала Джульетта. Время от времени Жизель стряхивала с себя апатию (обычно она двигалась как чрезвычайно ленивая кошка), чтобы признаться в ненависти к чему-нибудь. Она ненавидела герцога Кентского, линию метро «Дистрикт-энд-Серкл», английский хлеб и шляпу миссис Амброз (не обязательно в этом порядке). Нелюбовь к последнему объекту была выражена театральным шепотом на ухо Джульетте: «О, как я нэнавижу ее шляпу!»