Хождение за светом - [27]

«Вот теперь вы, г. исправник, прочитали мое, Бондарева, сочинение, через которое, как в зеркале, увидели самое дно сердца моего, насколько много я желаю всему миру всего на свете лучшего и при этом настолько пламенно желаю, что даже не щадю благополучия жизни своей, — писал Тимофей в сопроводительном письме. — Птичка одним коготком попадает в силок и там навеки погибает. Это и со мной может случиться. 99 полезных моих сказаний пройдут молчанием, а на одном слове, которое не замечено мною, прокралось вредное под видом полезного, на нем остановятся и к нему привяжутся, где я должен, подобно помянутой птичке, погибнуть. Все это я воображаю и перед своими очами представляю, но ревность к истине во мне этот страх уничтожает…»

Тимофей неспешно перечитал письмо и спрятал в конверт.

«Министерство внутренних дел. Секретно. Его превосходительству господину Енисейскому губернатору.

…Находя в этом, до крайности безграмотном и нелепом сочинении Бондарева много оскорбительных и поносительных выражений для правительства и имея в виду ссылку Бондарева, что первое его сочинение представлено Вашему превосходительству земским заседателем четвертого участка Минусинского округа Семеновым, я только поэтому и настоящее его послание считаю нужным представить на распоряжение Вашего превосходительства…

Окружной исправник Александрович».

«Министерство внутренних дел. Секретно. Г. смотрителю Красноярского тюремного замка.

Содержащийся ныне в предварительном заключении отставной чиновник Александр Семенов в бытность свою… привозил минусинскому исправнику рукопись «О трудолюбии и тунеядстве», сочинения Бондарева… Рукопись эту г. Семенов через некоторое время взял обратно для представления мне… Поручаю Вам лично истребовать и представить мне отзыв г. Семенова о том, когда и какую рукопись он имел от Бондарева и почему не представил таковую мне.

Губернатор Теляковский».

«Его превосходительству господину Енисейскому губернатору.

Имею честь объяснить следующее: сочинение это я от Бондарева получил частно, с просьбой дать ему движение по начальству; я таковое передал минусинскому исправнику… Исправник через некоторое время передал мне, что сочинение это — «чушь» и не заслуживает уважения…

Титулярный советник Александр Семенов».

«Не хотят и не слышат, а жизнь прошла, и надеяться не на что, как ветер неведомый пролетела. Какой же смысл был во всей этой муке, для кого все это написано?» — Тимофей прижал к груди стопу своих бумаг, а потом вдруг швырнул их в угол. Будто шелестом крыльев наполнилась избушка.

«Нет на земле ни бога, ни человека — пустыня».

Теперь Бондарева уже ничто не грело. Пришла пора хлеб убирать, а он — как потерянный и не берется ни за что.

— Уйти бы куда-нибудь, чтобы не видеть людей и жизнь свою с ними забыть. Хоть бы хворь прицепилась какая, что ли. Помереть скорее…

Несколько раз Тимофей заходил к Федянину, но всегда разговор заканчивался нещадной руганью. Начиналось с упреков, Бондарев все больше распалялся, кричал и, хлопнув дверью, уходил. Дома не с кем было успокоиться, и он блуждал бесцельно вокруг села. Как река без воды, пересыхал он без радости, и катилась по прежнему руслу только усталость…

— Там письмо тебе у Ликалова. Забрал бы, — проходя как-то мимо и увидев стоящего на крыльце отца, сказал Данил.

Тимофей хотел было бежать, да остановился. «От губернатора, наверное. Если добрая весть, она и завтра будет доброй, а плохая и погодит».

Он пошел в избушку, свечу на край стола поставил да, так и не достав бумаги и ручку, шепотом стал наговаривать:

«Здравствуйте, Лев Николаевич! Усталость ко мне пришла, не избавиться. Ни жить, ни смотреть ясно не могу. Все черный свет застит. Некому поверить, прислониться не к чему. Ну не горько ли: даю я голодному хлеб, а он его в грязь кидает. Хуже слепого…»

Не спалось Тимофею, он долго ворочался, чего только не представлялось в этом неведомом письме. Уже под утро, измаявшись, он отправился к Ликалову.

Письмо оказалось от Мартьянова. Николай Михайлович, как всегда, зазывал в гости, сокрушался, что не встретились они весной, но, самое главное, сообщал, что сочинение Тимофея напечатано во Франции в издательстве Фламмариона с предисловием некоего Амадея Пажеса, а устроил все это будто бы Лев Николаевич Толстой.

«Весть-то какая! Господи, докричался. Неужто подвинулось?

Вот тебе и Бондарев, вот тебе и дурной старик. — Тимофей даже моложе себя почувствовал. — Книжку-то хоть бы скорей прислали, напечатанное людям показать, тут уж они не отвертятся. Живет истина! Ну не праздник ли? Эй, вы!..»

Сразу же Тимофей сел за письмо Толстому, вначале все, что ночью надумал, обсказал, а потом признался, что сил у него прибавилось несказанно и истину свою он поведет дальше…

Вот ведь как привет человеку нужен. Одна добрая весть, а все перевернулось. Ну и пусть молчат цари с губернаторами, знать, ума у них недостало, а страны-то просвещенные не гнушаются его мужицких слов, тянутся.

В декабре Тимофею пришел ответ от Толстого: «Очень я был обрадован вашим письмом, во-первых, потому что из него узнал, что вы живы и здоровы и меня помните, а во-вторых, тем, что вас занимает самый, по моему мнению, важный вопрос…