Хождение за светом - [21]

Тимофей не садился на Каурку, топал рядом или чуть впереди. «Вернусь домой, ведь не поверят, где был. Да что с них возьмешь? Как бубны пустые, у кого рука половчей, как у Мясина, тот и бундит в них».

Синело небо, близко и величественно проходили облака, чуть не задевая за уступы скал. Где-то недалеко уже был перевал. Купаленки сменились малиновыми островками бадана, на камнях корячились редкие низкорослые лиственки, рядом с которыми, словно ища защиты, кучерявились приплюснутые ольшины.

Тимофей сломил ветку лиственки, пожевал кислых иголок. «Ишь, какая настырная деревина, как к богу, к солнцу тянется. А чего тебе внизу, места, что ли, не хватило или здесь воздух слаще? Свободы, наверное, искала. А свобода-то она, видишь, какая. Камни да небо».

Все свежее тянул ветер, тропа вышла на крутой откос, под которым гудел, словно загнанный конь в пене, ручей. Тимофей торопился, его манила неведомая вершина. Хотелось пить, дыхание перехватило, кровь, казалось, кипела, но все быстрее и шире шагал Бондарев.

И открылась даль на все стороны света, неожиданно распахнулась, как истина когда-то, во всей своей пугающей красоте, так что захотелось пасть смиренно на колени и разрыдаться от умиления и восторга.

Прекрасна ты, безгрешная мать-земля, благодатью и силой дышит твоя всегда молодая грудь. Куда ни пойти взгляду — всюду ты, вечная и единственная для своих детей, летучих и ползучих, плывучих и бегучих. Вскормила ты их всех одинаково и каждому путь дала.

Как в молитве, забыв, кто он и откуда, стоял Тимофей на вершине, и ветры со всех четырех сторон, знойные и студеные, колючие и мягкие, вихрились вокруг него, трепали седую бороду, сушили одинокую слезу на задубевшей щеке.

Был бы молод и самонадеян, свистнул или закричал бы, топнув ногой, мол, знайте наших, но где та пора? Тимофей опустился на траву, сорвал несколько былинок и, словно стараясь запомнить их запах, прижал к лицу.

«Сюда бы привести всех людей и прочитать сочинение, — оглядывая беспредельную даль, подумал он. — Только здесь человек забудет о своем сундуке и захочет познать истину».

Свернув с тропы, Тимофей отыскал меж валунов место поукромнее, где не так задувало, и устроился на ночлег.

Частые и необыкновенно крупные звезды рассеялись по небу. Тимофей затаился, и стало слышно, как перекликаются они, как звенит меж ними ветер. В этой музыке угадывались и смех, и шепот, и птичий щебет, и шум воды, и шелест ржаного поля…

Еще столько же дней был Тимофей в пути, пока не вышел к Кузнецку. Утомил переход и Каурку, и хозяина. И реки они дважды еще переплывали, и в болоте чуть не завязли… Хоть и боязно было: в городе мог встретиться и пристав, и сотский, но требовался хороший отдых. Выбрав на окраине домик, Тимофей попросился на ночлег.

— Далеко ли идешь, дедушка? — заробев перед стариком, спросила молодая хозяйка.

— К святым мощам добираюсь. Да ты не бойся меня, с виду только такой, обтрепался в тайге. Деньги за постой сразу отдам, не схитрю.

— Куда ж тебя денешь, ночуй.

Тимофей вывел Каурку на выпас, стреножил, а сам, вернувшись, поел крепко и уснул, как провалился. Хозяйка уже забеспокоилась, не больной ли, окликать стала, но постоялец сопел да головой ворочал на ее слова.

Почти через сутки Тимофей открыл глаза и сразу, не умываясь, наскоро оделся и побежал за город, проведать, не случилось ли чего с лошадью. Но Каурка, где его оставили, там и пасся. Тимофей зануздал коня, сводил к реке на водопой и, забыв, что возвращаться в город надо задами, пошел центральной улицей. Больно уж хорошо все складывалось, и он забыл осторожничать.

— Эй, мужик, ну-ка подойди!

Тимофей посмотрел и вздрогнул. В каких-то десяти шагах, растопырив усы, стоял полицейский.

— Не видел я тебя здесь, чей будешь?

Тимофей назвался.

— А лошадь-то у тебя, поди, того?

— Семь лет уж со мной Каурка, с жеребчика выхаживал. Слабый он был, а потом ничего, расправился.

— Это мы проверим. А что тебя притащило к нам?

— К графу Толстому я еду, на личное свидание, — сказал Тимофей и испугался, молчать надо было об этом, придумать нужду попроще, пустяк какой-нибудь.

— Чего? — Полицейский положил руку на эфес шашки. — Проследуй-ка в управление, там есть кому с тобой потолковать.

«Что я натворил, сам себя под удар поставил. И не убежишь, не спрячешься. — Тимофей сник, легкости как не бывало, чуть ноги переставлял. — Что-то придумать надо. Куда годится такое? Конца не видно пути, разошелся только…»

— Ваше благородие. — Он остановился, достал из-за пазухи завернутые в холстину деньги, не считая, отделил добрую половину. — Берите, ваше благородие, а я пойду. Идти мне надо.

Полицейский протянул было руку, но то ли, оценив сумму, признал ее малой, то ли испугался брать посреди улицы, вдруг дернулся злобливо и толкнул Тимофея.

— Пшел, бродяга.

— Да я ведь, ваше благородие…

— Пшел, тебе говорят!

— Я ведь так думаю, вы мне добро сделаете, и я отблагодарю вас.

— Ишь, благодарщик. — Полицейский, насупившись, топал рядом, зорко поглядывая по сторонам.

Тимофей окончательно потерялся. Что еще сделать, как вывернуться? Ни дать ни взять, а нечистая сила по следу ходит. В любом его деле, в любом начинании встает на пути природа… А полицейский уже сожалел, что не взял денег. Это кто ж еще ни за что ни про что отвалит? Да и мужик, видно, не лихоимец, а так, бродяга. Не здесь, так дальше остановят, зато кредитки в кармане бы теплились.