Хосров и Ширин - [6]

Узрев нарциссы глаз, в восторге стал бы нем

Сраженный садовод, хоть знал бы он Ирем.

Как месяц, бровь ее украсит праздник каждый,

Отдаст ей душу тот, с кем встретится однажды,

Меджнуна бы смутить мечты о ней могли, —

Ведь красота ее страшна красе Лейли.

Пятью каламами рука ее владеет

И подписать приказ: «Казнить влюбленных» — смеет.

Луна себя сочтет лишь родинкой пред ней,

По родинкам ее предскажешь путь ночей.

А ушки нежные! Перл прошептал: «Недужен

Мой блеск! Хвала купцу! Каких набрал жемчужин!»

Слова красавицы — поток отрадных смут,

А губы — сотням губ свой нежный сахар шлют.

Игривостью полны кудрей ее побеги.

И лал и жемчуг рта зовут к истомной неге.

И лал и жемчуг тот, смеясь, она взяла

И от различных бед лекарство создала.

Луной ее лица в смятенье ввержен разум.

Кудрями взвихрены душа и сердце разом.

Красой ее души искусство смущено,

А мускус пал к ногам: «Я раб ее давно».

Она прекрасней роз. Ее назвали Сладкой:

Она — Ширин. Взглянув на лик ее украдкой,

Всю сладость я вкусил, вдохнул я всю весну

Наследницей она слывет Михин-Бану.

Рой знатных девушек, явившихся из рая,

Ей служит, угодить желанием сгорая.

Их ровно семьдесят, прекрасных, как луна,

Ей так покорны все, ей каждая верна.

Покой души найдешь, коль их увидишь лики.

От луноликих мир в восторг пришел великий.

У каждой чаша есть, у каждой арфа есть.

Повсюду свет от них, они — о звездах весть.

Порой на круг луны свисает мускус; вина

Там пьют они порой, где в розах вся долина.

На светлых лицах их нет гнета покрывал.

Над ними глаз дурной в бессилье б изнывал.

На свете их красы хмельнее нету зелья.

Им целый свет — ничто, им дайте лишь веселья.

Но вырвут в должный час — они ведь так ловки, —

И когти все у льва, и у слона — клыки.

Вселенной душу жгут они набегом грозным

И копьями очей грозят мерцаньям звездным.

О гуриях твердят, что ими славен рай.

Нет, не в раю они — сей украшают край.

Но все ж Михин-Бану, владея всей страною,

Владеет не одной подобною казною.

Привязан в стойле конь. Дивись его ногам:

Летит — и пыль от ног не ухватить ветрам.

Его стремительность не уловить рассудком.

Он в волны бросится, подобно диким уткам.

Он к солнцу вскинется — так что ему до стен!

Он перепрыгнет вмиг небесных семь арен.

В горах взрыхлят скалу железные копыта,

А в море пена волн с хвостом волнистым слита.

Как мысли — бег его, движенья — бег времен.

Как ночь — всезнающий, как утро — бодрый он.

Зовут его Шебдиз, им целый мир гордится,

О нем грустят, как в ночь грустит ночная птица».

Умолк Шапур, чья речь свершила все сполна:

Покой свалился с ног, а страсть — пробуждена.

«Ширин, — сказали все, — должны почесть мы дивом».

Охотно вторят все устам сладкоречивым:

«Все, что возносит он, возвышенным считай:

Ведь живописью он прельстил бы и Китай».

В мечтах за повестью Хосров несется следом.

Стал сон ему не в сон и отдых стал неведом.

Слов о Ширин он ждет, и в них — она одна,

Уму давали плод лишь эти семена.

Дней несколько о ней он был охвачен думой,

Речами ублажен. Но час настал. Угрюмый,

Он руки заломил. Весь мир пред ним померк,

В тоске он под ноги терпение поверг.

Шапура он зовет, ему внимает снова.

Но после сам к нему он обращает слово:

«Все дело, о Шапур, кипучих полный сил,

Ты прибери к рукам, я — руки опустил.

Ты зданье заложил искусно и красиво.

Все заверши. Всегда твои созданья — диво.

Молчи о сахаре. Твой сказ не зря возник.

Будь там, где насажден сей сахарный тростник.

Иди паломником туда, где этот идол.

Хочу, чтоб хитростью ты идола мне выдал.

Узнай, добра ль, узнай, — мне сердца не томи, —

Общаться может ли со смертными людьми.

И коль она, как воск, приемлет отпечаток, —

Оттисни образ мой. Внимай! Наказ мой краток:

Коль сердце жестко в ней, — лети назад, как шквал,

Чтоб я холодное железо не ковал».

Поездка Шапура в Армению за Ширин

И мастер слов, Шапур, поклон земной отвесил.

«Да будет наш Хосров и радостен и весел!

Чтоб добрый глаз всегда был на его пути,

Чтоб глаз дурной к нему не мог бы подойти!»

Воздал хвалу Шапур — отборных слов хранитель —

И вот дает ответ: «О мира повелитель!

Когда любой узор мой делает калам,

То славою с Мани делюсь я пополам.

Я напишу людей — они задышат. Птица,

Написанная мной, в небесный свод помчится.

Мне с сердца твоего пылинки сдуть позволь,

Когда на сердце — пыль, в глубинах сердца — боль.

Все, что задумал я, всегда я завершаю,

Я все несчастия от власти отрешаю.

Утихни, веселись, не думай ни о чем.

За дело я взялся — забьет оно ключом.

Мой не замедлят путь ни усталь и ни хворость.

У птиц полет возьму, а у онагров — скорость.

Я не усну, пока твой жар не усыплю,

Приду, когда Ширин прийти я умолю.

Пусть, как огонь, она скует чертог железный

Иль будет, как алмаз, скалистой скрыта бездной.

Я силою ее иль хитростью возьму,

Схвачу алмаз, смету железную тюрьму.

Я стану действовать то розами, то терном.

Все огляжу и все свершу ударом верным.

Коль счастье в Сладостной, — найду добычу я.

Тебе должна служить удачливость моя.

А коль увижу я, что не свершу я дела, —

Вернусь к царю царей и в том признаюсь смело».

Едва сказав сие, сказавший быстро встал

И нужное в пути поспешно он собрал.

Пустыню пересек, скакал в другой пустыне,

Спешил к Армении, к возвышенной долине.