Хороша ли для вас эта песня без слов - [4]

Мне стало за нее страшно. Что-то после этой кассеты зашевелилось во мне, забулькало, ожило.

Я сказал ей, что нашел ее кассету. Она долго молчала. Потом сказала, что благодарна, что это, как важное потерянное письмо. Но когда мы простились, она о кассете и не вспомнила и ни о чем со мной не договорилась. Так, пустота, неясность…

Как-то я брел по шоссе из Лахты к городу, так получилось. Вдруг — тормоза!.. «Запорожец». Меня любезно втягивают внутрь. Какой-то тип за рулем плюс блондинчик какой-то, Стив и Региша. Если бы не она, я бы не сел. Куда-то поехали, какие-то повороты, улочки, сараи, деньги, джинсы, обмен… Я вернулся поздно из Лахты.

…Мы брели по каналу Круштейна в сторону улицы Писарева.

— Вот здесь, здесь и вот здесь, — Юлик тыкал пальцем в точки противоположного берега, — летом густющие кусты сирени. Пахнут! Совершенно нетронутые.

— Егорушка, — сказала Нинуля. — А твой друг Юлик любит природу, да?

Я кивнул.

— Люблю, — сказал Юлик. — Я всего-то и хотел сорвать — одну веточку. Чуть не погиб. Нырнул — а там глубины по колено. И тина.

— Господи, — сказала Нинуля.

— Не, неудобно было. Да и грязный весь. Прополоскался, отжался, развел костер, пообсушился малость. Потом подумал — и вообще остался на недельку на том берегу. Раскладушку поставил прямо в кусты сирени, спал, как в раю. Ну, рыбу удил. Хотел козу завести, кур. Жениться даже думал. А тут как-то раз смотрю: плывет на лодке наша классная руководительница Алла Георгиевна. «Ах, вот, — говорит, — ты где, Юля! А ну-ка, марш домой — завтра экзамен!»

— Как это экзамен? — сказала Нинуля. — Это когда сирень цветет, экзамен?!

— Переэкзаменовка, — сказал Юлик.

— Двоечник? — спросила Нинуля.

— Да врет он, — сказал я. — Учится, как бог!

Чудесно было брести с Юликом и Нинулей и валять дурака; было тепло, солнышко, уже почти весеннее; я и не думал тогда, что уже через несколько часов и надолго мне будет жить куда трудней, чем сейчас, хотя, когда началась эта трудная жизнь, я какое-то время не догадывался, как она для меня, оказывается, трудна. Что-то тогда на меня нашло, облачко какое-то, кисея, я прыгнул в набегающую волну, мог бы и не прыгать в нее, вовремя одуматься, но я этого не сделал, махнул на все рукой, — прыгнул в эту волну, и она поволокла меня, именно что поволокла, но я это слабо как-то чувствовал, я думал, она меня несет, что я плыву, плыву… а она меня волокла, швыряла о камни, а я отмахивался и не обращал внимания.

Приближались шесть часов, когда я вдруг опять испугался: позвонит ли через час Региша и если да, то как и что именно будет.

3

В три минуты восьмого я почувствовал, что его не будет. Тут же я услышал звук поворачиваемого ключа в двери — мама-Рита, и раньше, чем она вошла в квартиру, раздался телефонный звонок. Я буквально содрал трубку с аппарата.

— Алло! — крикнул я.

После паузы она сказала:

— Здравствуй.

— Здравствуй… — И глупо добавил: — Это я.

— Я узнала.

И опять пауза… Я спросил:

— Ты откуда?

— Я из автомата. Я сажусь в метро, через двадцать минут буду на площади Мира.

— Да.

— Прощаюсь. — Она повесила трубку.

Все. Как обрезало. Но всё было ясно.

— Я вас поздравляю, — сказала мама. Она, незаметно для меня, уже вошла в квартиру, на кухню, и уже разбирала свои хозяйственные кошелки с продуктами.

— С чем, мам? — Это Митька. Он всегда помогает ей разбирать сумки с продуктами. Рыцарь. Ходить за продуктами не ходит, занят мировой наукой, но помогает разбирать продукты — всегда. Еще бы, восьмой класс, а шпарит по вузовским учебникам.

— Похоже, я через две-три недели вас бросаю. — Это мама.

— Как это? — Это, для порядка, я.

— Командировка. Длительная.

— Это как же?! А мы?! Одни?!

— Ну как? В семье еще отец есть.

— Вот это да! — говорю. — Разве ж на твоей работе не знают, что у тебя двое чудесных детишек?

— Отчего — знают! Знают также, что один из них практически несамостоятелен… — Она смотрит на Митяя.

— Это я-то? — Явно возмущен.

— А второй, — говорит мама-Рита, — наоборот, все умеет в состоянии купить необходимый продукт и минимально умеет готовить: яичница, пельмени…

Я шел очень быстро. Почему-то мне казалось, что опаздывать не просто нехорошо, некрасиво или не хочется, но просто невозможно, а ведь после звонка Региши я немного задержался. Последние пятьсот метров я буквально летел: мимо магазинов «Цветы» и «Обувь», мимо парикмахерской и кинотеатра «Смена» на Садовой, мимо ларечка, где мы сто лет назад с Регишей пили пепси, через Московский проспект и по площади Мира — быстро, быстро, к метро. Я был мокрым от дождя и снаружи и изнутри, вернее — под курткой, под свитером, и быстро поднялся по широким ступеням метро под козырек — Региши не было. Я стал вышагивать взад-вперед, поглядывая иногда через прозрачные двери будки телефона-автомата на человека в кожаной куртке и кожаной кепочке, который кричал в трубку: «Цирк?! Это цирк?!.. Я привез в автофургоне удавов из Душанбе!»

Резко я обернулся — на три ступеньки выше меня стояла Региша.

— Здравствуй, — сказал я.

Она наклонила вниз голову, медленно кивнула. Она не сделала ни шагу вниз, и в возникшей пустоте, неясности я достал из кармана кассету и протянул ей. Кассета была чуть влажная.