Хоро - [7]

— А?

— Посмотри, там бабы прячутся!

— Бабы? Пусть себе прячутся, нам-то что?..

— Оно, конечно... Только гляди, как бы на наши головы опять чего-нибудь не свалилось.

Старик посмотрел вокруг. Но они уже повернули к подвалу Дрангаза, и «суслики» снова спрятались в свои норки.

— Что может еще свалиться на наши головы, Сыбчо? Страшнее смерти ничего нет. А разве на нас свет кончится? Да если бы и кончился! Пусть кончится, черт бы его побрал!

Марга, служанка, расстроила свадебное торжество. Дура. А сама убежала по черной лестнице и присела на ступеньках, у выхода в фруктовый сад.

— О-ох, Сашко, Сашко Карабелев, где ты теперь, чтоб поплакать над бабушкой?..

Она глухо причитала в белой, затаившейся ночи. А тени фруктовых деревьев обнялись и повисли, как надгробные ангелы.

— Марга! Тсс!..

— Ох, матушки, кто это?

— Тсс! Привет от Сашко.

— Матушки!!

— Тсс! Беги сейчас же и шепни Миче: мы ее ждем!

— Как? Прямо здесь?

— Тсс, здесь. Только потихоньку шепни, чтоб никто не видел и не слышал! Ну, беги.

Но Марга не могла сдвинуться с места. И человек — длинноволосый и темный, как высокая и черная в этой ночи крыша Карабелевского дома, — обнял ее.

Служанка прижалась головой к его широкой груди:

— О-ох, где мой барчук — Сашко, где он?

Незнакомец зажал Марге рот, потом погладил ее увядшие щеки, вытер мокрые от слез глаза и прикоснулся губами к ее сморщенному лбу.

— Иди, Марга. Помоги нам хотя бы Миче спасти. И будь храброй. На тебя теперь вся наша надежда.

...Жена кмета отвела Миче в кухню сполоснуть лицо, а сама вернулась, чтобы последить за косоглазым: ведь он припрячет драгоценности старой хозяйки, это ясно!

Сотир, запершись в комнате умершей, пыхтел. Бархатная сумка с перламутровой ручкой оказалась пустой. Только золотая булавка с коралловой головкой уколола ему ладонь, и он ее вынул. Булавка воткнулась в дно сумки и поэтому осталась, дело ясное.

...Ограбить самого начальника околии! Лицо косоглазого бледнело, зеленело. Он снова отодвинул труп (голова свисла с лежанки) и принялся искать, дрожа от нетерпения и жадности. Но нигде не было ни одного золотого.

Труп, конечно, можно сбросить на пол. Еще церемониться с ней! Сотир протянул было руки, но сообразил, что драгоценности могут быть зашиты в одежде Карабелихи, — умирающие всегда стремятся все унести с собой.

Он опять стал ее ощупывать, дрожа от нетерпения и жадности. Разорвал старушечью стеганую кофту, нашел связку бумаг, начал их перебирать. Документы... крепостные акты...

А за дверью жена кмета задыхалась, пьянея от любопытства.

Увидев ее, Марга проскользнула в кухню. Она дрожала: Сашко на дворе, ждет, господи! Как сказать об этом Миче?

А Миче всхлипывала, уткнувшись лицом в стенку, одинокая в ночи, в жизни, во всем мире.

Марга вытаращила глаза, заметив ее в кухне. Даже перекрестилась: не иначе, как перст божий. И прижала палец к губам.

— Шш-тсс!

Миче ничего не понимала: Марга, должно быть, рехнулась. Впрочем, все равно...

Однако служанка прижалась к ней — любящая, преданная.

— Шш-ш, ско-ре-е! Сашко там! Ждут тебя! Ш-ш! На дворе ждут!..

Это могло бы воскресить даже мертвую Карабелиху. Миче рванулась к двери. Сашко жив? И догадалась — погасила лампу.

Но, выйдя из кухни, она похолодела: увидела жену кмета возле комнаты покойницы. И умершая, и косоглазый, и свадьба наверху — все снова смешалось в ее сознании. Но Марга обняла Миче и, по-матерински зажав ей рот, потащила к черному ходу.

Блеснула белая ночь, и опять потемнело: перед женщинами вырос безбородый исполин.

Не с каждым и не всегда случаются такие встречи! Да. Миче с любовью протянула руки и тут же в ужасе отпрянула.

— Не бойся, Карабелева.

Незнакомец смотрел на нее светлыми глазами и уже не казался страшным.

— В саду вас ждет Иско.

— Иско?!

— И еще другие. Вы согласны пойти с нами?

Светлые глаза исполина потемнели: может быть, он сомневается, пойдет ли Миче с ними? А она вглядывалась в незнакомца и молчала. А потом впилась своими маленькими пальцами в его грубую руку, простонала:

— Ведите меня! Ох, ведите!

Разумеется, Марга, служанка, должна была остаться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Во дворе музыканты перестали играть.

Миндил, длинный и до смешного тонкий, повертелся перед ними и свернул в узкий проход около дома — туда, где курятник. Руки у него не дрожали Он только словно поглупел на радостях. Разве когда-нибудь держал он в руках такие — да еще свои собственные — бриллиантовые серьги, золотые эмалевые часы с тройной цепочкой, кольца — три штуки, одно из них в виде змейки с бриллиантовыми глазами, да еще ожерелье из старинных золотых монет, целое ожерелье!

Он крался, немного сгорбившись. Фуражку он сдвинул на затылок.

«Ну, больше они меня не увидят на этой проклятой службе! Или мне мои дети не дороги?!»

И пристав начал озираться. Этот человек знал, что и как делать. Теперь нужно было спрятать драгоценности.

Проход между домом и высокой оградой был цементирован. И ни на стене дома, ни на ограде — ни одной трещины. Только зияла водосточная труба, но может пойти дождь... или дети запустят руки...

Да, пристав немножко поглупел. Но тут в курятнике закричал петух, и Миндил опомнился. Он спокойно осмотрелся вокруг и нырнул в сад за домом.