Хоро - [5]

Гости притихли. Господин Эшуа уже не ласкал Миче глазами, поглядывая поверх очков. Хе, ссорятся полковник и кмет! Ничего. «Все из-за жены. А красивый жена. Очшэн красивый!»

Господин Эшуа искоса посмотрел на жену кмета. Та облокотилась на стол и закрыла глаза. Презирает и любит. Всех презирает и всех любит. «Хе, хе, красивый женщина».

«Ссорятся они — кмет и господин полковник. Ну и что? А раньше, когда кмет был главой... и после Нейи[4] господину полковнику пришлось сматываться, так кмет назначил господина полковника в жилищный комиссий... хи-хи, и полковник — хоп и прямо в ловушку: взятка. Хе-хе... Ну и что ж? Полковник целовал руку кмету и — дело с концом!»

Господину Эшуа было ясно: всю жизнь будут ссориться полковник и кмет и все-таки всегда будут вместе — связывает их женщина. «Ах, красивый женщина, пц!»

«Теперь — ладно. И гешефт и все — ладно».

Только бы Иегова дал урожай...

Вдруг господин Эшуа вздрогнул. Стоявший у окна полковник почему-то заволновался, поманил пальцем молодожена. Оба уставились в темноту.

— Смотри туда, вон на тот сеновал, за фруктовым садом, — говорил полковник. — Ничего там не блестит, а? Кошачьи глаза это или бинокль?

Бинокль!.. Женщины тоже потянулись к окну. Но начальник околии, всматривавшийся в ночь, покачал отрицательно головой:

— Нет, ничего такого не видно.

— Ты еще увидишь. Именно ты. Постой-ка, а чей это сеновал?

— Капановых, сапожников.

— Снести. Это их тайники — все эти сеновалы, хлевы, сараи и так далее. Все снести!

— Ладно. Но на что будут жить люди!

— Пусть дохнут...

— Ха-ха. А налоги кто будет платить?

Налоги? Ему ли, косоглазому, думать об этом!

— К утру чтоб сеновал был снесен. Преследуй врага до полного уничтожения!

III

Дед Рад, стоя внизу в темном коридоре, ощупывал шею, тер лицо, горевшее от подзатыльников Миндила.

Конечно, он сам виноват: нужно было держать язык за зубами. Это вино его попутало. На то он и панагюрец, чтоб не быть простофилей. Не время теперь, когда брат убивает брата, языком болтать.

Старик ползал на коленях по земляному полу, разыскивая очки. Хорош он будет, если они разбились... Тю, какой срам... Нет, он, дед Рад, больше ни капли не возьмет в рот. И будет держать язык за зубами, просто проглотит язык.

Его руки коснулись какой-то двери, она приоткрылась, и Карабелиха вытянула шею.

— Кто там? Кто пришел? Сашко мне приведите, моего красавца писаного, ученого, умного, самого ученого и самого умного!

Дед Рад вполз в комнату на четвереньках.

— Это-то его и погубило, Карабелиха! Зачем ему было учение, зачем у-ум?

Старуха схватила тазик, стоявший у изголовья, и начала стучать им об пол:

— Внука хочу видеть! Дайте мне его-о-о! Не помру, пока не уви-и-жу его-о!

«Помрешь, и еще как! — Дед Рад смотрел на свою сверстницу, теперь желтую, как воск. — А какой красавицей она была когда-то! О-ох, какой крас-а-авицей!»

И панагюрец, боязливо оглянувшись, начал снова:

— Убит он, Карабелиха, убит, слышишь? Вместе с другими тремястами таких же, как он, с другими тремя тысячами, молодыми и зелеными, о, господи!.. Зарезали их — ху-ху-ху! А разве это грех, господи, разве это грех? Ху-ху-ху! Грех это, зверье бешеное? Ху-ху-ху!

Старуха вытаращила помутневшие глаза; руки ее, тяжелые, словно пасхальные свечи, свесились по сторонам лежанки.

Плач панагюрца перешел в кашель.

Прибежала испуганная Марга, взглянула на барыню и всплеснула руками — все было ясно. Она выскочила из комнаты, ушиблась, споткнувшись на лестнице.

— Божье проклятье, ой-ой!.. Свадьба и отпевание в один день! Барыня помирает, ой-ой-ой!

Женщины, сидевшие за свадебным столом около кухни, повскакали. Но Миндил, пристав, остановил их и сам пошел в покои умирающей. Дед Рад все кашлял. Пристав огляделся и поставил старика на ноги.

— Вставай, старая галоша, что раскис? Иди принеси уксус, будем ее в чувство приводить.

И он вытолкал деда Рада за дверь.

Миндил знал, что делать. Он сунул руки под подушку умирающей, нащупал там бархатную сумочку с перламутровой ручкой и, пыхтя, начал перекладывать ее содержимое в задние карманы своей куртки. Затем он снова сунул сумку на место — под тяжелую голову хозяйки.

Уксус, принесенный дедом, не понадобился: веки умирающей задрожали. Можно было бы, конечно, дать ей понюхать уксус, но какой в этом смысл! Зачем? Кому нужно, чтоб еще жила Карабелиха? Дед Рад, вытаращив глаза, подошел к старухе, но Миндил оттолкнул его руку.

— Оставь, не надо... Разве не видишь: помирает. И тем лучше!

Пристав был спокоен.

Служанка Марга уже доползла по лестнице до второго этажа и — бледная, растрепанная — вбежала в зал. Ничего нельзя было понять из ее слов. Но Миче побледнела и вскрикнула:

— Бабушка!

Глупая служанка! Дура набитая — дать бы ей как следует! Умерла старуха — экое чудо! Завтра ее и похоронят. Не могла уж помолчать! Что за брачная ночь будет после всего этого?.. Впрочем...

Гости опустили головы.

Но Миче опомнилась, оттолкнула мужа: пусть оставят ее наедине с ее горем. Пусть оставят!

Тут и жена кмета принялась обнимать Миче, ласкать, целовать. Пусть Миче возьмет себя в руки. Покойнице не поможешь. Завтра ее омоют, оденут и похоронят.