Хоро - [4]

Лежа на сеновале, он скрежетал зубами: они там радуются жизни, блаженствуют... Пьют еще и еще, и без того опьяненные кровью и вином, победами и страхом...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Да, там веселились: по временам слышались взрывы смеха. Посаженый все сильнее косил зелеными глазами. Прижимал локоть сидевшей справа жены кмета и покручивал ус влево, в сторону невесты. Но он следил и за молодым мужем. А тот уже считал кувшины вина, которые приносили жандармы. Пустили погреться, а он уж и детей крестить.

— Чего насупился? Погреба Карабелевых не пересохнут.

Миче взмахнула черными ресницами. Полковник стиснул ее локоть.

— Ну-ка, хозяюшка, одерни его. Твое вино льется, не его.

Косоглазый покраснел — рука посаженого отца не отпускала локотка Миче.

Пес он — косоглазый! Парень не промах, недаром был в Македонии. Впрочем, может, это и неверно. Полковник все крепче держал локоть Миче.

— Что тебе в нем там понравилось, невестушка? Уж не глаза ли?

Миче засмеялась. Но тут же на глаза навернулись слезы. А новобрачный начал крутить ус.

— Очень уж ты донимаешь меня сегодня, посреди свадьбы. Чем я тебе не потрафил?

Взгляды посаженого и новобрачного встретились над высокой грудью Миче. И полковник положил руку на стол. Его глаза совсем позеленели.

— Не рычи. Перед посаженым шапку не заламывай. Бери стакан. Эй, стаканы! За его величество, ура!

...Все станет на свое место, хе-хе. Все образуется... Если б можно было обходиться без служанок... Но что бы тогда делали хозяйки?

Жена кмета, сидевшая рядом с посаженым, залилась звонким смехом:

— Не знаю, как хозяйки, а вот что бы делали их мужья без служанок?

Гости опускали руки под стол, который дрожал от смеха.

Некоторым легко живется. Да ничего, все станет на свое место. Если б можно было так: уличат кого-нибудь в ростовщичестве и — хоп, высекли, плакат ему на грудь, и — напоказ по городу...

Тц, тц... Развратили народ, да и только.

Или — чтоб у каждого было земли столько, сколько он может обработать со своей семьей. А кто бы тогда корчевал кустарник в горах?

...Смех затих. Во дворе гремела музыка. Адъютант полковника стоял, вытянувшись, и исподтишка поглядывал на Миче. Какие бывали вечера здесь, в этом зале, всего неделю назад! Правда, и тогда было не совсем удобно приходить к Сашко Карабелеву, но...

Миче чувствовала взгляд адъютанта, и ей становилось легче. Она даже потягивала вино. Ее маленькие, прищуренные, черные, как уголь, глазки заблестели.

Жена кмета сидела, поджав тонкие губы. В гарем бы Миче! Ах, хороша! Под замок бы ее, проклятую! В Азии из-за нее беки разорялись бы и шейхи воевали бы между собой. Эти полные груди, плечи, шея... Так и манят мужчин, просто ловят их!

Кмет Нако, сидевший напротив, словно читал мысли жены и строил глазки Миче:

— За твое здоровье, Миче.

— Пей, дядя Нако.

— Будь здорова. За невесту, господа! Тю-ю, я уже пьян, черт побери. Все идет мне впрок, все что ни приму вовнутрь. Как будто ничего и не выбрасываю...

А жена кмета совсем навалилась на полковника. Сидит против мужа и трясет грудями!

Даже Миче улыбнулась. Нако вызывающе покрутил ус, глядя на нее, и Миче отвела взгляд.

Ах, что с ней творится! Где она и что ей надо среди этих людей?

Она у себя дома, верно, в своем зале, где висят увеличенные фотографии покойных родителей, большое венское зеркало и люстра для будущего электрического освещения, в зале, где стоит концертный рояль и...

Губы Миче задрожали, ее взгляд упал на фотографию брата на рояле.

«Убит! Господи, никогда не поверю этому, никогда!»

А стол дрожал от смеха. Полковник кричал:

— Тю-ю, Нако! Как будто и вправду ничего не выбрасываешь...

Жена Нако опять повисла на его плече. Кмет запыхтел. Маленький, толстый, без шеи, с круглым лицом в пятнах, с отвисшими жирными веками, он смотрел исподлобья.

Все перепуталось в этом мире, вот оно что...

— Запутались мы. Говорю вам, все в мире перепуталось. А коли так — ешь и пей, и больше ничего. Ешь и пей, и наплевать...

Кмет взглянул на правую руку полковника, скрытую под столом. Тот ее вытащил. Накова яростно сверкнула глазами на мужа. Смех затих. Но Ячо, прокурор, захохотал. До сих пор молчал, а тут вдруг потрогал свои очки и фыркнул. Высокий, с длинным желто-зеленым лицом, с большим ртом и большими ушами, он даже подскочил на стуле.

— Пр-хи-хи-хи! Спеши, дядюшка Нако, беги к реке, там такое угощенье! Пр-хи-хи! Ешь да пей, и больше ничего. Пр-хи-хи!

Гости онемели. Полковник подкрутил ус.

— Нашел кого... Да разве у Нако хватит духа пойти сейчас к Марице, хоть и его место там...

Прокурор заерзал еще веселее.

— Пр-хи-хи! Не чужие тебе, ты же у них главный был, вот и беги теперь к ним — пр-хи-хи! Беги, тризну справляй. А то у них некому газету издавать, пр-хи-хи!

Полковник позеленел и поднялся. Глаза его пронзали Нако.

«Газету их издавал, брюхо эдакое!»

Он подошел к окну. Его плечи, стянутые парадным мундиром, вздрагивали. Негодяй этот Нако. Был у них главный... Единомышленник. Вот такие они все. Шарлатаны, балаганщики, шуты. Но спелись. И всего-то их по стране, в общем, несколько тысяч, не больше, а некому дать им отпор. Но они еще увидят.