Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь - [5]
Тезис о глубинной солидарности между демократией и тоталитаризмом (который мы вынуждены, со всей осторожностью, выдвинуть) не является, естественно (как, впрочем, и тезис Штрауса о единстве коммунизма и либерализма в том, что касается конечной цели), историографическим тезисом, который позволил бы полностью сбросить со счетов или сгладить огромные различия, характеризующие их историю и их противостояние. Тем не менее на уместном здесь историко–философском уровне мы будем отстаивать этот тезис со всей твердостью, так как только он позволит нам ориентироваться перед лицом новых реалий и непредсказуемых сближений конца тысячелетия, расчищая поле для новой политики, которую во многом еще только предстоит изобрести.
Противопоставляя в вышеприведенном отрывке «благоденствие» (euemeria) простой жизни «тяготам» политической bios, Аристотель дал, пожалуй, самую красивую формулировку этой апории, стоящей в основе западной политики. Все выдвинутые прошедшими с тех пор двадцатью четырьмя столетиями решения оказались либо временными, либо неэффективными. Выполняя метафизическую задачу, вынуждающую ее все больше принимать форму биополитики, политика так и не смогла сконструировать такую комбинацию bios и zoé, звука и смысла, которая устранила бы существующий разлом. Голая жизнь продолжает существовать в политике в форме исключения, то есть как нечто, включающееся в нее только посредством устранения. Каким образом можно «политизировать» присущий zoé ее «естественный вкус»? И, прежде всего, нуждается ли она вообще в политизации, или же она уже содержит в себе политическое в качестве своего ценнейшего ядра? Биополитика современного тоталитаризма, с одной стороны, и общество потребления и гедонизма — с другой, несомненно, являются каждый на свой лад ответом на эти вопросы. Тем не менее пока не появится полностью новый — то есть не основанный более на exceptio голой жизни — тип политики, всякая теория и всякая практика будут оставаться в плену безысходности, а «радость жизни», захваченная политическим, будет омрачена либо кровью и смертью, либо полным безумием, на которое ее обрекает общество спектакля.
Шмиттово определение суверенитета («суверен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении»[28]) сделалось общим местом раньше, чем стало понятным, что же именно в нем рассматривается — то есть ни больше ни меньше как пограничное понятие учения о Государстве и праве, в котором суверенитет (так как любое пограничное понятие всегда является границей между двумя понятиями) граничит с областью жизни и смешивается с ней. Пока горизонт государственности составлял самый широкий круг вопросов общественной жизни, а поддерживавшие его политические, религиозные, юридические и экономические доктрины еще были прочны, эта «наиболее отдаленная сфера» не могла по–настоящему обнаружиться. Проблема суверенности сводилась, таким образом, к определению того, кто будет наделен определенными полномочиями, а сама основа строя никогда не ставилась под вопрос. Сегодня, когда начинается распад крупных государственных структур и чрезвычайная ситуация стала, как и предсказывал Беньямин, нормой, пришло время рассмотреть вопрос о границах и об изначальной структуре государственности в какой–то новой перспективе. Критика Государства с позиций анархизма и марксизма оказалась неудовлетворительной именно потому, что она, даже смутно не разглядев этой структуры, поспешно отбросила arcanum imperii, как будто это не более чем совокупность симулякров и идеологий, сложившихся для его оправдания. Но, имея дело с врагом, чья структура тебе не известна, рано или поздно начинаешь идентифицировать себя с ним, и поэтому теория Государства (и в особенности чрезвычайного положения, то есть диктатура пролетариата как стадия на пути к обществу без Государства) оказалась тем самым подводным камнем, из–за которого потерпели крушение революции нашего времени.
Этой книге, задумывавшейся изначально как ответ на кровавый проект нового всемирного порядка, пришлось поэтому столкнуться с необходимостью считаться с проблемами — и прежде всего с проблемой священности жизни, — которые поначалу не были учтены. Однако в процессе исследования стало ясно, что в этой сфере нельзя принимать как данность ни одно из понятий и представлений, которые гуманитарные науки (от юриспруденции до антропологии) полагали очевидными или считали нашедшими определение в своих рамках, и что, напротив, многие из них требуют безоговорочного пересмотра, с которым не следует медлить.
Часть первая. Логика суверенной власти
1. Парадокс суверенной власти
Парадокс суверенной власти гласит: «Суверен в одно и то же время находится внутри и за пределами правовой системы». Действительно, если суверен — это тот, за кем правовая система признает власть объявлять чрезвычайное положение и, таким образом, приостанавливать действие системы, тогда «он находится за пределами правовой системы и, тем не менее, относится к ней, потому что ему принадлежит право решать, может ли действие конституции in toto[29] быть приостановлено»
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник эссе итальянского философа, впервые вышедший в Италии в 2017 году, составлен из 5 текстов: – «Археология произведения искусства» (пер. Н. Охотина), – «Что такое акт творения?» (пер. Э. Саттарова), – «Неприсваиваемое» (пер. М. Лепиловой), – «Что такое повелевать?» (пер. Б. Скуратова), – «Капитализм как религия» (пер. Н. Охотина). В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Чрезвычайное положение, или приостановка действия правового порядка, которое мы привыкли считать временной мерой, повсюду в мире становится парадигмой обычного управления. Книга Агамбена — продолжение его ставшей классической «Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь» — это попытка проанализировать причины и смысл эволюции чрезвычайного положения, от Гитлера до Гуантанамо. Двигаясь по «нейтральной полосе» между правом и политикой, Агамбен шаг за шагом разрушает апологии чрезвычайного положения, высвечивая скрытую связь насилия и права.
Книга представляет собой третью, заключительную часть трилогии «Homo sacer». Вслед за рассмотрением понятий Суверенной власти и Чрезвычайного положения, изложенными в первых двух книгах, третья книга посвящена тому, что касается этического и политического значения уничтожения. Джорджо Агамбен (р. 1942) — выдающийся итальянский философ, автор трудов по политической и моральной философии, профессор Венецианского университета IUAV, Европейской школы постдипломного образования, Международного философского колледжа в Париже и университета Масераты (Италия), а также приглашенный профессор в ряде американских университетов.
«…В нашей культуре взаимосвязь между лицом и телом несет на себе отпечаток основополагающей асимметрии, каковая подразумевает, что лицо должно быть обнажённым, а тело, как правило, прикрытым. В этой асимметрии голове отдаётся ведущая роль, и выражается она по-разному: от политики и до религии, от искусства вплоть до повседневной жизни, где лицо по определению является первостепенным средством выразительности…» В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Книга социально-политических статей и заметок современного итальянского философа, посвященная памяти Ги Дебора. Главный предмет авторского внимания – превращение мира в некое наднациональное полицейское государство, где нарушаются важнейшие нормы внутреннего и международного права.
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.