Холодные ключи - [58]

, они, держась за руки, остановились и посмотрели наверх, и он снова обнял её. И подумал: пусть весь мир знает! Она выглядела восхитительно, в шелковистой чёрной блузке без рукавов и широкой, бежевой с белым крапчатой юбке в стиле хиппи. Сам Блейель разрядился в пух и прах — кроме туфель, на нём были тёмные костюмные брюки и ненадёванная бледно–розовая рубаха, в которой он когда–то собирался передавать грамоту. Пусть весь мир видит! Только кто смотрел кемеровскую веб–камеру? Ему захотелось послать ссылку Ильке по СМС, и он отогнал эту мысль — что за ерунда, Илька не имела к этому более ни малейшего, абсолютно никакого касательства; с тем же успехом можно отправить ссылку айна с косичкой. Когда они расцепились, он не нашёл причины подавить смешок, наоборот. Гордо он помахал фронтону, а Ак Торгу потрогала пластырь на лбу и задала вопрос, ответ на который он подготовил заранее из словаря — разбойники.

Всё началось так просто и легко — так отчего не получалось продолжать так же и теперь, в тесной, пропахшей ароматическими палочками квартирке, сидя в кресле напротив Ак Торгу? Её лицо отсвечивало в свете торшера бронзой, абажур напоминал зимний утеплённый салоп. Что ему мешало? Рука трусливо замерла на её плече. Отчего он до сих пор не нашёл родинку в виде волчьего следа?

Счастье у драмтеатра осталось далеко позади. В каком–то смысле. Это было несколько часов назад, и он чётко помнил почти каждую деталь. Они пошли гулять к реке, до моста и обратно. Она держала свёрток за узел, закидывала его за плечо. То брала Блейеля под руку, то отпускала. Покачивала бёдрами при ходьбе. Игриво тыкала его пальцем в бок, указывала на что–то или кого–то свободным пальцем или подбородком и, подмигивая, что–то говорила, что он так хотел понять — ах, столько мелочей, жестов, интонаций, которые он хотел впитать, сердце его зашлось. Потом она перестала спешить и терпеливо повторяла одно и то же, пока он не понял, что она приехала в город, чтобы что–то уладить в университете. Что именно — сдать экзамен, забрать документ или с кем–то встретиться — он так и не уразумел. А он всё расспрашивал её о музыке, хотя его неведение выпирало всё постыднее и нисколько от пояснений Ак Торгу не уменьшилось. Он спросил про Алтай, и она ответила, что описать Алтай невозможно, его нужно увидеть самому — I can show you[82], предложила она, он воодушевлённо закивал. Он забыл спросить, не хочет ли она кушать — и она сама потащила его к киоску с пирожками и, не спрашивая, заказала на него тоже, не разрешила ему расплатиться и повздорила с продавщицей, попытавшейся подсунуть неравной парочке остывший товар.

Единственное, чего он не помнил — как он затащил её к себе. Вроде бы он сказал: «Oh, come, come, please, it's the best thing we can do»[83], но ему самому это не показалось убедительным; и дождя тоже не было.

Но это сейчас неважно. Ведь она здесь. Вода, чай и шоколад на столе, водка и солёные огурцы под рукой. А в свёртке, который она забрала где–то перед встречей и только дважды доверила ему подержать, оказался шаманский бубен.

Прошедший день казался ему фильмом, вот в чем проблема. Будто он в удивлении следил за происходящим со стороны, не вмешиваясь.

Как это вышло? Где он застрял, в какой капкан угодил?

Его обуяло ощущение собственной беспомощности. Ощущение, что чудо, пришедшее в его жизнь, сейчас отнимут — или нет, не так: его вышвырнут из чуда.

Его. Матиаса Блейеля. Именно теперь.

Как тут не отчаяться.

Вдруг он понял, какой пробил час.

Он перешёл порог, избавился от Ильки, победил Артёма. Путь свободен. Но оставался ещё один противник. Самый серьёзный. Противником он стал только потому, что его уже, собственно, и не существовало — и всё–таки он ещё оставался здесь, в неподходящий, решающий момент.

Самый жалкий загробный призрак в мире.

Старый Матиас Б.

Нужно победить его, раз и навсегда, и момент настал.

Блейелю предстояла решающая битва.

Блейель сидел в кресле соседки. Точнее, не в кресле, а выдвинувшись вперед, как на жёрдочке. Рука уже не лежала на желанном плече. Его руки парили над волосами Кати Сабановой, словно он хотел её благословить. Хотя это он надеялся получить от неё благословление.

— Matthias? You okay?[84]

— Катя… Ак Торгу…

— Да, да, — она попыталась улыбнуться особенно мягко.

— I have to — I mean — I want — I want — I want…[85]

Чтобы не повторять ещё раз бесполезно I want[86], он вскочил на ноги и потянулся к бутылке водки в чёрном буфете. Певица рассмеялась.

— Please, I want to hear the drum.[87]

Стопок на столе не было. В стаканы он наливать не хотел, пришлось снова встать к буфету — к счастью, он сразу же всё нашёл.

— The drum. Please. I want to hear it. I need to.[88]

— Нееееет…

Наливая, он умоляюще на неё посматривал.

— I know that I'm a funny bone.[89]

— A funny bone. Matthias.[90]

— Please. Please. The drum. Most important.[91]

Она чокнулась с ним, что–то произнесла по–русски, он повторил свою просьбу. Тогда она со вздохом, который ему пришлось стерпеть, пожала плечами, засунула руку в платок, лежащий на подлокотнике дивана, и достала оттуда небольшую колотушку из тёмного дерева. Выпуклая, рабочая сторона колотушки была обтянута мехом, с обратной стороны вырезано углубление, в котором, окруженные шестью крохотными латунными бубенцами, мордами друг к другу лежали два волка.