Холодные ключи - [29]
Из Шерегеша, находящегося в долине, подъёмник доставил группу в горы Мустаг. Под ногами Блейеля полосы тумана стелились над отцветшими стеблистыми травами и кустами, над папоротниками и скрюченными кедрами, а сбоку над склоном возвышались высокие тёмные деревья. Артём наконец–то оставил попытки раскачать кресло.
— Видел внизу табличку? Влезать запрещено.
— Как бы я это понял?
— Это стояло на твоём родном языке.
— По-…
— Немецки, да.
По–немецки. Целый подъёмник, откуда–нибудь из Альгау, развинтили, привезли в Сибирь и снова собрали, вместе с запретительной табличкой. Тут затрепетало бы сердце любого логистика. Но только не теперь. Столкнуться с родиной в такой момент, всё равно как если бы из кресла перед ними ему помахал бы коллега Томас Хюнинг. Он сбежал, но его догнали. Именно здесь. Как тяжко. Ведь русские сами производят всё что угодно, так зачем было устанавливать здесь немецкий подъёмник?
— Забавно, правда? А ты что–то примолк.
Артём был прав. Это забавно, не более того. Нечего так сгущать краски. В качестве противоядия он вдохнул прохладного воздуха, поглядел на свои ноги и на сочную влажную зелень. Из переднего кресла, где Соня сидела со Светой, инструктором, до них донеслось несколько тактов песни. Блейель узнал мелодию, это её Соня напевала в БМВ герра Карпова. Но снова её расспрашивать он не собирался.
На вершине горы туман сгустился, и через несколько метров от станции подъёмника горный луг поднимался почти в человеческий рост.
— Покажи тайге новые сапоги, — сказал Артём, и на этот раз Блейель засмеялся вместе с ним и вытащил из рюкзака чёрные сапоги, от которых несло резиной. Несколько девушек устремилось во влажную траву, в кроссовках и шортах. Пронзительным голосом Света призвала всех к бдительности, сообщила, что по профессии она врач, подняла крошечный рюкзачок из вишнёвого дерматина и заверила, что там находится всё, что потребуется в экстренной ситуации.
Сначала тропа вела под горку, с лёгкими спусками и подъёмами, и была такой узкой, что они шли гуськом. Впервые Блейель задумался о своей физической подготовке. Если честно, он не очень много ходил пешком. Бывало, они с Илькой устраивали эпизодические пробежки, но это давно быльём поросло. С тех пор он не ходил дальше, чем от вокзала до работы.
Ну и пусть. Это его первые шаги на шорской земле, и если даже тело его рухнет и не сдвинется, то дальше понесёт душа, полная восхищения.
Он шёл в середине группы. Когда барышня в коротком трико и зелёной олимпийке с надписью «Gas» перед ним погружала нос в цветок, он останавливался на почтительном расстоянии и неопределённо улыбался. Деревья росли всё гуще, трава стала пониже, тропа удобнее. Новичок поотстал.
Тайга, думал он. Тоже большое слово. Артём сказал, что по–русски ударение ставится на последнем слоге[21]. Когда он впервые по–настоящему услышал это слово? Наверное, лет в двенадцать. Довольно рано для того, что находилось в нескольких тысячах километров за железным занавесом, чего, вероятно, никогда не увидишь.
И вот он здесь.
В тайге.
«Ночи таёжной любви».
Нет, нет, только не это! И почему он вспомнил название этой бульварной книжонки? Он её вообще читал? Может быть, лет в двенадцать. Как сопроводительную литературу к первым настоящим эрекциям. Его родной язык. Нет, вон отсюда! Вон из головы.
Тайга.
Прохладный воздух, явь.
Туман рассеялся, то тут, то там между стволов лежали валуны. Самый огромный камень, оплетённый корнями двух сросшихся сосен, был весь испещрён надписями. Барышни по очереди позировали перед камнем. Но Артём надписи переводить не стал, а пересказал небольшой доклад, который Света прочла, пока Блейель предавался размышлениям.
— Горы Мустаг — бассейн раки Мундыбаш. Мы пойдём вверх по её притокам. Наша цель — скала Верблюды и гора Курган.
Новые слова. Шерегеш, Мустаг, Мундыбаш.
— Она ещё добавила, что горы хоть и не очень высокие, но нельзя их недооценивать. Несколько недель назад вышла группа, было плюс тридцать и безоблачно, а наверху, у Верблюдов, их замело пургой. Шестеро замёрзли насмерть.
— У неё же в рюкзаке всё, что понадобится в экстремальной ситуации.
— Блейель, ты шутишь не хуже русского.
— Это ещё что такое? С чего это ты вдруг называешь меня Блейелем, Че… Черым…
— Черемных.
— Точно. Чёрт подери.
— Ладно, ладно. Значит, ты не хочешь, чтобы я называл тебя Блейелем?
— Здесь я никакой не Блейель.
— Вот как? Я и не знал.
— Как это не знал, сам сказал, что ты теперь Тёма.
— Ясно. Извини. Мне просто казалось, именно в последнее время, что Блейель очень к тебе подходит. Ну, ничего. Я обратно отвыкну.
Дорога пошла наверх, резиновые сапоги и кроссовки чавкали в болоте, рядом слышался плеск воды, но ручей не показывался. Туман то сгущался, то расплывался, иногда пробивалось солнце, и тогда трава сверкала, хвойные деревья сияли медью, а берёзы золотом.
Сибирь. Горная Шория. Родина.
Мир, в котором испокон веку жили предки Ак Торгу. Они бродили и селились здесь, в дремучих дебрях. Проложили тропы и дали названия горам и рекам. Здесь они охотились, готовили пищу и шили, пели, играли на двухструнной лютне и мастерили шаманские бубны. Праздновали лето, противились суровой зиме и не сбивались с пути в тумане. Рассказывали шорские анекдоты и проводили любовные ночи. Рожали детей и хоронили мёртвых. И добывали руду, иначе не стали бы легендарными кузнецами.
