Холмы, освещенные солнцем - [53]

Но не в слишком ли призрачную и во всех отношениях зыбкую область забрели мы с вами, дорогой мой читатель? И нет ли смысла в попытке благополучно выбраться из этой призрачности и зыбкости, в попытке найти новый импульс, новый толчок, нет ли смысла обратиться к чему-либо уже бесспорно реальному и бесспорно незыблемому хотя бы в относительном смысле этого слова.

Тем более мы вправе обратиться к этому «нечто» потому, что с ним, с этим «нечто», вернее, с чем-то близким ему, связано было одно из запавших мне в голову сновидений, в котором море или, во всяком случае, дыхание моря как-то незримо присутствовало…

Все дело в том, дорогой мой читатель, что, когда я был убежденным сторонником порядка и математической стройности, когда бессознательные, где-то наивные, а где-то и незамутненные симпатии детства на время притупились во мне, когда я все жестче направлял себя к прекрасным ансамблям, отражающимся в подернутой глади воды, к математически стройным ансамблям и к гладким покрытиям вместо булыжных и отвращал свой презрительный и насыщенный красотами взор от площади косой и кривой, но родимой, как и вообще ото всего кривого-косого, даже тогда я сворачивал порою с кратчайших путей и, забредая в какой-нибудь полный громоздящихся флигелей и сараев забытый и забывшийся двор, отдыхал там глазами на какой-нибудь запущенной, глухой и почти незрячей стене.

Нет, бесспорно, я и теперь продолжаю любить прекрасные, отражающиеся в водах ансамбли, строгие ритмы колонн, и окон, и прочих деталей, продолжаю любить и многие зрячие стены, но теперь, за неимением древних ликоподобных ансамблей, я уже никогда больше не отвращаю презрительный взор от кривой, но родимой площади и от всего кривого-косого…

Да разговор, собственно, не о площадях и не о булыжных покрытиях, разговор о том, что с раннего детства я люблю глухие незрячие стены и люблю их какой-то особой, трудновыразимой любовью.

Конечно, и в городах сухопутных, в городах, далеких от моря, в привольно раскинувшихся на многих рельефных покатостях, в изрезанных кривыми, как русла рек, улицами, и в этих городах есть свое обаяние, есть своя прелесть; встречаются в них и глухие стены, конечно, но, должен признаться, нигде я не видел, нигде не встречал таких удивительных глухих стен, как в родном своем городе.

Сверните с центральных улиц и площадей его в какую-нибудь невзрачную улицу, нырните в какую-нибудь кривую и низкую подворотню, и, если вам посчастливится, перед взором вашим — держи только шапку — прянет в небо прекрасная глухая стена, а то не одна, а две сразу, под каким-либо острым или не острым углом.

Да и нужды нет нырять в подворотню, побродите просто по тихим улицам, посмотрите вокруг, туда и сюда, и обязательно нет-нет и возникнет перед вами в проеме-прорехе — войны ли, доходного принципа ли — на том или ином удалении, в свободном пространстве или сквозь ветви деревьев, тополей преимущественно, роскошная глухая стена, совершенно глухая или с прорубленным потешным оконцем-дырою. Побродите, найдите наиприемлемейшую дистанцию и, отдыхая душой и глазом на выбранной вами стене, попредставляйте, подумайте что-нибудь о судьбе ее и о ее несравненных достоинствах. И если вы достаточно долго так постоите и если у вас достаточно острое зрение, то, вполне вероятно, вам посчастливится и вы в конце концов разглядите в одном из потешных оконцев ненадолго появившийся, мелькнувший там бледный лик некоего Ивана Ивановича или Пелагеи Петровны, родственницы родственников каких-нибудь там не так уж давно, если вдуматься, ушедших из этого мира Параш и Акакиев. Бледный лик Ивана Ивановича или Пелагеи Петровны, вдруг пожелавших среди домашних-то хлопот и забот индивидуально воззреть на мир божий, кинуть взгляд, так сказать, в небо и на окрестности, ну и на вас в том числе, коль вы попадете в их поле зрения.

Постойте, попредставляйте себе. Уверяю вас, здесь есть что представить и на чем отдохнуть глазам.

И ведь то удивительно, что стены эти почти равно прекрасны как в свете солнца, так и в пасмурном сумраке; как днем, так и ночью; как в гуще застроек, так и одиноко торчащие на какой-нибудь пустынной прогалине.

Представьте себе…

Но здесь мне захотелось вдруг почему-то оговориться, что хотя я и очень люблю глухие забытые стены, что хотя сам лично, к счастью, имею метров двадцать квадратных изнанки прекрасной, старинной, капитальной и глухой, как дебри, стены, к которой избегаю даже ставить что-либо громоздкое вроде шкафа, комода, на которую стараюсь не вешать даже какой-либо мелкой вещицы — из любви и почтения к стене, а также предпочитая воспринимать кусок стены целиком, без всяких крупных и мелких помех, — что хотя я и очень люблю глухие, незрячие стены, но люблю я их все же в разумных пределах. Я люблю одну, две, ну максимум три глухие стены, под углом друг к другу или отдельно стоящие, но никак не сразу четыре, например, глухие стены, да к тому же стоящие замкнуто. До этого крайнего случая, уверяю вас, моя любовь к глухим стенам еще не простерлась.

Иными словами, конечно же, как уже говорилось, я люблю не только глухие, но и зрячие стены, со всей их разнообразной лепкой, отделкой, со всеми этими наличниками, пилястрами, горизонтальными и вертикальными тягами, карнизами, капителями, гуськами, сухариками, а главное, с их стройными шпалерами окон, светящихся или, напротив, так и сяк отражающих в мельтешащих стеклах светлое небо и противоположные виды. Конечно же, прекрасно, когда все эти виды легко проникают в людские жилища, когда людские жилища залиты светом глубокого неба или даже, тем более, лучами восходящего, заходящего или расположенного в зените светила.