Ходи прямо, хлопец - [46]

— Замечаем мы, Алексей Иванович, — начал он, — рыбы в нашем море вроде бы больше стало.

— Должно быть больше, потому что хищнический лов прекратили.

— Это точно, по науке ловим. Могли бы три плана дать, а наука не дозволяет.

В голосе Шевчука было сожаление.

— Вот, пожалуйста, — обратился Цыбин к Борису, — дай им волю — все до дна вычерпают в три года, а потом зубы на полку.

— Мы против науки не идем, — отозвался Шевчук, — понимаем.

— Раздвоение личности, — усмехнулся Цыбин, — понимают, что рыбные запасы надо восстанавливать, но при удобном случае рвачески выхватывают рыбу сверх всяких норм.

— Что вы, Алексей Иванович, мы больше нормы не берем, — возразил Шевчук.

— Я не о вас, — успокоил его Цыбин.

Бориса подмывало сказать старшему инженеру, что он прав, что вот здесь же, в этой бригаде, среди бела дня брали рыбу из браконьерски поставленного вентеря. Но он промолчал об этом.

— Чудно, — сказал он, — в наше время — и находятся люди, рассуждающие, как тот король Людовик: «После нас хоть потоп».

— Находятся, — подхватил Цыбин, — в разных чинах и званиях, но с одинаковым психологическим изъяном. На моей памяти в Азовском море ловили рыбу хамсаросом, из которого никакая мелочь не уходила. И той мелочью план выполняли, не думая о том, что под корень рубят рыбное богатство. Ни министр не думал, ни бригадир рыболовецкой бригады…

Видно было, что размышлял об этом Цыбин много и высказывал сейчас мысли, продуманные, горько пережитые.

— Что верно, то верно, — поддакнул Шевчук, — шаманку уже не на килограммы, а на штуки считаем.

Цыбин сел на нос байды, наполовину вытащенной из воды.

— С каждым годом, — сказал он, — человек все больше вооружает себя техникой. Всякой. Путешествие из Петербурга в Москву длилось месяцами, сейчас ТУ-104 летит от Москвы до Ленинграда один час. Мы можем создать моря, поворачивать реки, сносить горы — менять лик Земли.

— Здорово! — не утерпел Борис.

— Да, если менять лик, а не сворачивать скулы. Режим реки мы можем изменить за один-два года. Инстинкты у рыб складывались веками, за год-два их не изменишь. Что рыбе остается? Погибать?

— Так что же делать? — спросил Борис.

— Думать, — ответил Цыбин. — Не только о новых морях и сверхмощных плотинах, но и о рыбе. А в конечном счете — о человеке. — Он встал, прошелся по хрустящему ракушечнику. — Идем-ка спать!

И первый зашагал к общежитию.

9

Генка прискакал на красном мотоцикле хмельной и угрюмый. После обеда в Аннушкиной комнате вспыхнул скандал. Мартыновна и бригадир ходили унимать расходившегося Генку. После этого он уехал. Аннушка вышла только вечером, заплаканная. Под левым глазом у нее растекался синяк.

У Бориса сердце зашлось от жалости к Аннушке. Когда она, уложив Клару, вышла из дому, Борис последовал за ней. Аннушка села на перевернутую байду, подперла кулаком щеку, пригорюнилась. Борис робко приблизился, постоял. Аннушка молчала.

Он сел — не рядом, на почтительном расстоянии.

— Он вас ударил? — спросил Борис.

— Ударил, — сухо ответила Аннушка.

— Нельзя разрешать, чтобы…

— А он не спрашивался.

— Конечно, я понимаю, — заторопился Борис. — Я хотел сказать: нельзя, чтобы так обращались с женщиной. Он же мизинца вашего не стоит, а позволяет себе черт знает что! — Борис преодолел неловкость, негодование не мешало ему говорить, наоборот, прибавляло красноречия. — Многое зависит от вас, Аннушка. Вы на меня не рассердитесь, если я скажу, что думаю?

Аннушка молчала. Борис решил, что это знак поощряющий.

— Нельзя жить с человеком, которого не уважаешь и который тебя не уважает…

— А почему вы думаете, что он меня не уважает?

— Как почему? Он же ударил вас. Разве это признак уважения? Нет, конечно. Я бы на вашем месте ушел от него.

— На моем бы месте! — горько усмехнулась Аннушка. — У меня ребенок, а с таким хвостиком куда уйдешь?

— Куда угодно, — возразил Борис. — Разве мало матерей воспитывают детей без отцов?.. — Он вспомнил Раису, которая выросла без отца, но тут же на память пришла мать Раисы. Нет, Аннушка на нее ничем не походит, там совсем другое дело. Но все-таки матерей-одиночек он оставил в покое. — Татьяна Ларина в «Евгении Онегине» говорит, — продолжал Борис, — «Но я другому отдана и буду век ему верна». Муж, этот самый генерал Гремин, молился на нее. Не то что руку поднять, слова худого ей не говорил. И то мы считаем, что Татьяна мыслила ограниченно. А уж если муж изверг — пьет, дерется и все такое, — оставаться с ним — значит не уважать свое человеческое…

Борис не договорил, он увидел, что Аннушка, закрыв лицо ладонями, беззвучно плачет.

— Вы плачете? — спросил он растерянно.

Аннушка не отзывалась. Появись тут сейчас Генка, Борис задал бы ему! В нем кипело острое чувство жалости к Аннушке. Жалости и любви. Борис подвинулся к ней и отнял руку от лица. Аннушка не противилась. Он стал гладить влажную от слез руку.

— Аннушка, милая, не надо плакать, — бормотал Борис, — все будет хорошо, я вас в обиду не дам…

От темной массы камыша отделилась фигура. Первая заметила ее Аннушка. Она отдернула руку и отодвинулась от Бориса.

Медленно, тяжело ступая, мимо прошел Семка, наклонился к байде у воды, и черный силуэт его слился с черными лодками.