Ходи осматриваясь - [50]

— Твой звонок… в тот вечер? Он был… он был так уж необходим?

Она ошарашенно уставилась на меня.

— Какой звонок? О чем ты?

— Ты никому ничего не говорила?

— Кому? О чем? — воскликнула она, похоже, никак не врубаясь. — Боже мой, что с тобой происходит! — Потом она вдруг вскинулась, будто налетела на стену, глаза ее сузились, и в голосе проступило едва сдерживаемое негодование: — Постой… Кажется, меня в чем-то подозревают?

Господи, что я горожу, подумал я, внезапно трезвея. Треклятая пленка! Дурацкий разговор, зачем я его завел и с чего сам так завелся? Я ведь уже прошел через это, все продумал и передумал. При всех раскладах она была столь же далека от банковских козней, как я от папы римского. Я протянул руку, накрыл ладонью ее тонкую красивую кисть и, помотав головой, точно отгоняя наваждение, сокрушенно признал:

— Ты тысячу раз права, прости. Со мной и вправду бог весть что происходит. Я не хотел тебя обидеть.

Она высвободилась, мягко, но решительно. В глазах застыла арктическая стужа.

— Я сама виновата, — глухо, будто себе самой, проговорила она. — Зря я влезла. Какое мне дело до всего этого.

Действительно, какое ей дело до этой чертовой пленки. И до Милы, и до Бориса, да и в немалой степени, наверное, и до меня. Я враз осознал, как запросто могу ее потерять… Или нельзя потерять то, чего не имеешь?

Потом мы тягостно и натуженно заминали идиотскую размолвку. Я предпринял попытку растопить образовавшийся лед веками испытанным способом, склонив ее к любовным утехам, но она выскользнула из зазывных объятий и, точно спохватившись, заторопилась:

— Нет-нет, извини. Отвези меня, если не трудно. В двенадцать я жду международного звонка.

— Ничего ты не ждешь, — сказал я. — Но пусть будет по-твоему.

Наконец наступил понедельник. Остались позади пустые и бестолковые выходные. Любопытно, что даже в отпуске я обзывал их выходными. Утро выдалось ясное. Солнце мягко вползало в окно, обещая хороший день. Я позвонил Саше и опять нарвался на автоответчик — механический секретарь равнодушно проглотил мою жалостную мольбу. Мне действительно позарез нужна была хоть какая-то ниточка, ведущая к Дарье Мартыновне. Я решил, что позднее пробьюсь в агентство и выясню, куда задевалась эта Ариадна мужского пола, наскоро позавтракал и погнал в редакцию.

На перекрестке у светофора рядом остановилась элегантная «Тойота». Дамочка за рулем чем-то смахивала на Наталью, или, может быть, просто холодный просверк из-под длинных ресниц всколыхнул память о вчерашней встрече. И я забарахтался в невеселых мыслях. Позвонит она или не позвонит? Разлад возник на пустом месте и, по идее, не стоил выеденного яйца, но пойди угадай, с какой ноги она встанет и что ей втемяшится в голову. Некоторое время я размышлял о непредсказуемых движениях женской души. Потом сказал себе: ладно, посмотрим, и через эту универсальную обнадеживающе-утешительную лазейку выдрался из меланхолического состояния, сосредоточив внимание на дороге.

Перво-наперво следовало разобраться со злополучной пленкой. Едва переступив порог редакции, я понесся в фотолабораторию. На месте оказался лишь один из наших умельцев, губастый, с утра уже взъерошенный Василий. Я передал ему кассету, попросил отпечатать по снимку с каждого кадра и, по возможности, срочно.

— Ясное дело, срочно, — добродушно проворчал он, — раз уж вам даже в отпуске неймется. Через часок устроит?

Потом я заскочил в приемную. Шеф отсутствовал — раньше трех его сегодня не ждали, но он оставил для меня помеченные красным начальственным карандашом акты Счетной палаты. Я забрал их с гранками своей статьи и заперся в своей каморке. Покорпеть пришлось немного: потребовалось убрать пару-другую абзацев, кое-что вписать и где-то уточнить цифирь. Я управился за час, забросил материалы Леночке и поспешил к Васе. Снимки были готовы.

— Всего-то семь кадров использовано, — пояснил паренек, протягивая мне куцую пачечку фотографий, и осклабился: — Вы что, работаете над очерком о супружеском счастье?

— Ага, — хмыкнул я, — именно о нем.

Уже по пути я удостоверился, что фотки действительно никакой деловой ценности не представляли. На каждой в разных позах запечатлелись члены дружного семейства — Олечка на суку разлапистой яблони, Мила, снова Олечка с Милой на фоне пруда, они же плюс обнимающий их Борис — эту, очевидно, щелкнул кто-то из соседей. У себя в комнате, разложив снимки на столе, я минут пять тупо разглядывал радостные физиономии. Странно устроен человек: я почти на все сто был уверен, что мне здесь ничего не светит, но понадобилось усилие, чтобы скинуть с себя невольное разочарование, — слишком много намоталось на эту чертову пленку нешуточных страстей-мордастей. Я вбросил фотографии в ящик стола, попридержав одну, с Борисом в центре любительской композиции. Некоторое время просидел в оцепенении, всматриваясь в улыбающееся лицо, точно искал подсказки, затем грустно вздохнул и сунул снимок в карман.

Было начало первого. Я пожалел, что условился с Натальей на два часа. Целую вечность предстояло глупо проваландаться, а если она еще и не позвонит… Черт, у меня слишком много проблем, чтобы тратить время и нервы на лирические отступления!