Ход черной королевы - [29]

— Мне очень нужно с ним поговорить, — настаивал Кудрин.

— Хорошо, только недолго, а вы наденьте халат, — сказал врач и показал палату, где лежит Филиппов.

Надев халат, предложенный врачом, Женя вошел в палату и увидел одиноко лежащего на кровати пожилого мужчину. Он лежал на спине, запрокинув голову вверх, а был устремлен в потолок.

— Иван Алексеевич, — тихо сказал Кудрин, — я из милиции, вы можете со мной поговорить?

Услышав эти слова, Филиппов повернул голову к вошедшему, и Женя увидел его худое от страданий лицо, на котором отчетливо виднелось большое родимое пятно.

— Что вам нужно от меня? — с трудом спросил он.

Кудрин представился и коротко изложил цель своего визита.

— Я знал, что вы найдете меня, — обреченно проговорил Филиппов, — и готов рассказать все, что со мной произошло. Так вот, до войны я работал в Орловском цирке жонглером с ножами. У меня был номер, которого в то время практически никто не делал. Я ставил метрах в десяти у деревянного стенда свою партнершу и кидал ножи вокруг ее головы. Аншлаг был полный, мы даже с этим номером несколько раз выступали в московском цирке. Ну, а потом пришла война, и немцы очень быстро продвинулись к нашему городу. Как и большинство граждан, я пошел в военкомат и записался добровольцем на фронт, но оказалось, что фашисты уже практически вошли в город, и я попал в партизанский отряд Гаврилова. Так начались мои военные будни в отряде. К лету сорок третьего года, — продолжал Филиппов, — немцы предприняли попытку разгромить партизанские отряды, действующие в Навлинских и Суземских лесах, и в июне начались карательные операции против партизан. Наш отряд перебазировался сначала на границу Дядьковского района, а потом ушел в Клетнянские леса. Вот тогда и вызвал меня заместитель командира отряда Николай Зимин и сообщил, что, по имеющейся информации, завтра утром из райцентра Жирятино в сторону полевого аэродрома поедет немецкий полковник с документами по дислокации карательных операций по всей территории, контролируемой партизанами. Нужно было захватить эти документы и доставить в отряд, поэтому Зимин собрал группу из семи партизан, а меня поставил их командиром. В ту же ночь мы выдвинулись к райцентру Жирятино; группа была разношерстная, и я мало кого знал.

— А что так? — спросил Кудрин, — ведь в отряде все как на ладони.

— Да, все верно, — со вздохом ответил Филиппов, — но в отряд приходили новые люди из близлежащих деревень, и порой из-за частых рейдов не было времени познакомиться с ними. Рано утром, — продолжал рассказ Филиппов, — мы подошли к Жирятино и расположились в лесу, у дороги, ведущей к немецкому полевому аэродрому. А где-то около восьми часов утра увидели легковую машину, идущую по дороге в сопровождении двух мотоциклов с колясками. Мы вступили в бой, перебили охрану и открыли дверь машины, из которой выпал на землю убитый немецкий полковник. В машине мы обнаружили портфель с документами и две увесистые картонные коробки, которые были забиты золотыми кольцами, цепочками, перстнями и другими драгоценностями. Все это добро было отобрано у наших людей, и эти сволочи решили все это отправить в Германию. Наши потери тоже были серьезными, — продолжал свой рассказ Филиппов, — в живых вместе со мной осталось четыре человека. Мы взяли портфель и эти коробки и стали пробираться к своим. И вот на привале у села Глинное эти трое подошли ко мне и предложили разделить эти драгоценности поровну, объясняя, что о них никто не знает в отряде. Я категорически отказался от этого и сказал, что их нужно доставить в наш отряд, после чего Мамаев вдруг достал пистолет и выстрелил мне в плечо, а Паратов выстрелил в грудь. Падая, я почувствовал, как Демин чем-то тяжелым ударил по голове и отключился. Очнулся в какой-то избе, где меня бинтовали и мазали всю грудь каким-то вонючим раствором. А нашел меня полуживого, как потом выяснилось, один дед из села Глинное, который собирал травы для отваров, и принес меня на свою заимку, которая находилась в лесу у самых болот. Как мог он меня выхаживал и лечил разными травами, но одно не смог вылечить — потерю памяти от удара по голове. Я ведь ничего не помнил: что со мной произошло, кто я, откуда родом, лишь дед обнаружил в подкладке воротника моей рубашки маленький листок бумаги, на котором я сам когда-то написал свою фамилию, имя и отчество.

— А когда пришли наши, — продолжал Филиппов, — дед отвез меня в госпиталь и пояснил там, что я партизан, в бою получил ранение и нуждаюсь в госпитализации. В госпитале мне ампутировали левую руку, а пулю, застрявшую у самого сердца, врачи достать не смогли, вот она, видимо, и подошла уже к нему, и жить мне осталось недолго.

— А как же вернулась ваша память? — спросил Кудрин.

— После военного госпиталя меня направили в психиатрическую больницу, — продолжал Филиппов, — и поскольку я ничего не помнил и даже заговариваться начал, меня оставили там на подсобных работах. Так я жил и работал в больнице; практически смирился со своей судьбой. И вот однажды, по истечении более двадцати лет моей так называемой жизни, я захотел покончить с собой и схватился рукой за оголенные электрические провода. Но произошло чудо, я не погиб, а от сильной встряски организма ко мне вернулась память. Мне тогда в больнице выписали необходимые документы, и я отправился в Орел, где когда-то жил. Мать моя к тому времени уже умерла, и поскольку все были уверены, что я погиб на войне, мою квартиру отдали другой семье. Но все-таки мне быстро оформили инвалидность и пенсию, а жилищная комиссия без волокиты выделила комнату в коммунальной квартире. С этого времени, — далее рассказывал Филиппов, — в моем сознании твердо укрепилась единственная мысль — постараться найти моих убийц и рассчитаться с ними. Эта одержимость помогла мне в какой-то степени забывать о сильных болях в сердце; я с этим засыпал и просыпался, хотя и понимал, что если они не погибли, то найти их будет исключительно сложно. В Орле я стал искать через адресное бюро, и вот удача, мне дали адреса проживания пяти человек с фамилией Паратов, семи человек с фамилией Демин и десяти человек с фамилией Мамаев. Но поскольку одного из Паратовых звали Спиридон, так же, как и того Спирьку Паратова из сорок третьего года, я решил, что начну свою ответку именно с него. Жил он в Знаменском районе нашей области в деревне Ольховая. Я не мешкая добрался до нее, подошел к дому номер двенадцать, где он проживал, и сразу же узнал в человеке, сидевшем на лавочке, Спирьку Паратова. Он практически не изменился, такой же сутулый, только немного располневший. Выждав до вечера, я постучал в дверь его дома, а когда он открыл, я с порога оттолкнул Спирьку и зашел в комнату. Пара-тов не ожидал увидеть меня живым и, выпучив глаза, попятился назад.