Хочу съесть твою поджелудочную - [6]

— Сычуг, матка, прямая кишка, сетка, рубец, сердце, пищевод, аорта, лёгкие, книжка, сладкое.

— Стоп, стоп, стоп! Ты что заказываешь? — мне было неловко мешать работе официанта, но в её словах отсутствовал привычный смысл, и я не сдержался: — Книжка? Какая книжка?

— Из желудка, разумеется![5] Да, всё, что я назвала, — по одной порции на каждого.

Выслушав её, официант улыбнулся и поспешил оставить нас одних.

— Как ты сказала — сычуг? Это что, блюдо из сыча?

— Так ты не знал? Это всё названия частей говяжьей туши. Люблю потроха!

— В смысле — внутренности? Как смешно, однако, обозвали некоторые части коровы!

— А у людей разве нет? Вот в английском funny bone[6] — «смешная кость».

— Не знаю, где это.

— Кстати, «сладкое» — это железы, включая поджелудочную.

— Неужели поедание коровьих кишок — часть твоего лечения?

— Нет, просто они мне нравятся. Спроси о моём любимом блюде, и я отвечу — потроха. Моя любовь — внутренние органы!

— Что же ответить на это гордое признание?

— Я забыла заказать рис. Взять?

— Не надо.

Вскоре нам принесли большое блюдо со всеми заказанными ею внутренностями. От их вида, ещё более гротескного, чем я себе представлял, у меня практически пропал аппетит.

Послав официанта за белым рисом, Сакура увлечённо принялась раскладывать внутренности на решётке жаровни. Ничего не поделаешь, пришлось помочь.

— Смотри, этот поджарился!

Она не смогла равнодушно взирать на то, что я сторонюсь этого безобразного месива, и, не спрашивая согласия, положила на мою тарелку нечто белое, булькающее, испещрённое дырками. Мои убеждения запрещали мне транжирить еду, и я с опаской отправил кусок в рот.

— Вкусно ведь?

По правде сказать, он и жевался хорошо, и пах приятно, и оказался куда вкуснее, чем я ожидал, однако изнутри поднялось странное чувство обиды — будто меня провели, и я ограничился кивком. Она, как обычно, беспричинно улыбалась.

Я заметил, что у неё кончился чай, подозвал официанта и попросил у него ещё улуна и немного обычного мяса.

Я в основном ел мясо, она — требуху. Иногда я тоже клал себе кусочек, и она смотрела на меня с раздражающей ухмылкой. В такие моменты я делал вид, будто жевать заботливо приготовленные ею внутренности — занудная обязаловка, она стонала от досады, а мне становилось легче на душе.

— Не хочу кремации, — предложила она очевидно неподходящую для случая тему, пока мы с удовольствием угощались жареным мясом.

— Что, прости?

Я мог ослышаться и на всякий случай переспросил. Она с серьёзным видом повторила:

— Не хочу кремации. Вот если бы меня после смерти зажарили…

— Ничего, что мы тут едим жареное мясо?

— А то ведь пропаду из этого мира насовсем. Как бы уговорить остальных меня съесть?

— Давай доедим, а уж после обсудим, как избавиться от трупа.

— Ты мог бы съесть мою поджелудочную!

— Ты меня слышишь?

— В некоторых странах есть поверье: если тебя съедят люди, твоя душа продолжит жить в них.

Похоже, ни черта она не слышала. Или слышала, но не слушала? Скорее второе.

— Не прокатит?

— Не прокатит. По этическим соображениям. Не знаю, как по юридическим, надо проверять.

— Ясно. Жаль! Не смогу поделиться с тобой поджелудочной.

— И не надо.

— Не хочешь её есть?

— Ты из-за неё умираешь. Наверняка в ней первой застрянет часть твоей души. А твоя душа — тот ещё раздражитель.

— Это да, — она радостно захохотала.

После смерти столь неуёмной девушки её душа не успокоится и наверняка сосредоточится в поджелудочной железе. Не стану я такое есть, и не просите.

Если сравнивать, она уплела гораздо больше меня. Наелась до отвала и мяса, и риса, и потрохов — аж дыхание спёрло. Я-то остановился, когда понял, что желудок раздулся от насыщения. Разумеется, я с самого начала заказывал ровно столько, сколько мог вместить, и не повторил её ошибки — она уставила весь стол дополнительными закусками.

Обед завершился, официант забрал гору пустых тарелок и ставшую ненужной жаровню, а напоследок принёс сорбе[7]. Хотя моя спутница постоянно ныла, что её тошнит и нечем дышать, при появлении замороженного десерта у неё открылось второе дыхание. Набрав полный рот освежающего холода, она, как по волшебству, начала оживать.

— Ты не ограничиваешь себя в еде?

— В основном нет. Спасибо прогрессу медицины за последние годы. Человек — поразительно сильное существо. Болезнь ничем не грозит моей повседневной жизни. Но лучше бы они добились прогресса в лечении!

— И то правда.

В медицине я разбирался плохо, но надо же изредка соглашаться с мнением собеседницы. Мне приходилось слышать о таком подходе к борьбе с тяжёлой болезнью — не лечить, а слиться с ней. Но, как ни крути, следует развивать способы лечения болезни, а не способы с ней сдружиться. Впрочем, не наши слова двигают вперёд медицину. Для этого надо поступить в медицинский институт и пройти специальное обучение. У неё, разумеется, не было на это времени. У меня — желания.

— Что дальше?

— В смысле — в будущем? Я, знаешь ли, планов не строю!

— Нет, я о другом. Слушай, я тут подумал: ты отпускаешь при мне эти свои шуточки, потому что меня они не смущают.

Она посмотрела на меня растерянным взглядом, а затем сдержанно хихикнула. Как стремительно меняется выражение её лица! И не скажешь, что мы с ней — существа одного вида. Возможно, поэтому у неё иная продолжительность жизни.